Как ты ко мне добра…

Она помолчала немного. И вдруг остро захотелось ей рассказать Наде про всю эту свою дурацкую историю на работе, заглянуть в ее глаза и узнать, что она скажет по этому поводу. Не так уж часто выпадала у нее такая возможность — вот так со старинной подругой обсудить свои дела, довериться ей, выслушать и никуда не торопиться. И она тут же стала ей рассказывать, сама себя перебивая и горячась. А Надя слушала все с той же неопределенной улыбкой, и по ней ничего нельзя было понять. Перрон то наполнялся, то пустел. Лиза взглянула на часы и ужаснулась. Напрасно она затеяла все это. Что могла ей сказать Надя такого, чего не знала бы она сама? Какая все это, в сущности, глупость! Она замолчала растерянно.

— Ты прости, Надя, что я все это вздумала тебе сейчас вывалить, не знаю, с чего это на меня нашло.

Они поднялись с мраморной скамьи, со вздохом подхватили свои тяжелые, нагруженные хозяйственные сумки и пошли потихоньку по залу, им было еще несколько шагов по пути, потом они снова остановились и снова прощались, потом вспомнили и записали телефоны друг друга, твердо зная, что телефоны эти им не понадобятся, их жизни давным-давно разошлись, теперь их трудно, да и не нужно было совмещать, поворачивать в одну колею. Зачем? Да и стоило ли рисковать тем немногим и добрым, что еще оставалось им на память от прошлого?

И они разошлись.

Глава 13

Гром грянул с ясного неба неожиданно, среди полного спокойствия и тишины. Однажды, когда Женя дежурил и Лиза была дома одна, в пустой квартире раздался телефонный звонок. Лиза побежала, теряя тапочки и на ходу зажигая свет.

— Слушаю.

В трубке кто-то возился и дышал, и вдруг раздался напряженный и ясный девический голосок:

— Мне Елизавету Алексеевну.

— Я слушаю.

На том конце провода опять замолчали, потом вздохнули, и тот же голос решительно зачастил:

— Я насчет Евгения Ивановича. Вы не знаете. Он ужасный, подлый человек. Он вам изменяет. Это уже давно тянется, третий год.

— Кто вы? С кем я говорю?

— Она старше вас, распущенная, наглая, — продолжала невидимая ее осведомительница так, словно не слышала обращенного к ней вопроса, словно у нее вообще не было ни слуха, ни тела, а только один этот торопливый, задыхающийся, ненавистный Лизе голос. — Она тут через всех прошла. А он не понимает, и все знают и смеются!

— Ну хватит! — Лиза хлопнула трубку, прижала ее к аппарату двумя руками, в ужасе ожидая, что вот сейчас он зазвонит опять.

И так стояла она, зажмурившись, несколько мгновений. Было по-прежнему тихо, так тихо, что звенело в ушах. Она перевела дыхание и открыла глаза. Что это было? Что случилось сейчас с нею? Этого не может быть! Но она уже понимала, понимала — это правда, случилось непоправимое, все рухнуло. Ей хотелось бежать по квартире, метаться, выть, но она стояла все так же молча и неподвижно, только сердце, сердце громко бухало, отдаваясь в плечах и коленях. Она вспомнила, что сейчас может вернуться Оля, и заставила себя очнуться. Что-то надо было делать, хотя бы умыться холодной водой. Но, не дойдя до ванной, она вдруг снова остановилась, как будто бы кто-то ее держал, и дурной вопль готов был вырваться из нее, но она его держала в себе изо всех сил.

«Мерзавец, мерзавец! Сволочь! — торопливо думала она одной половиной своей расколовшейся потрясенной души. — После всего, что я для него сделала! Что бы он был без меня?! Здесь все мое, мое! И книги, и мысли, и слова! Он ограбил меня, он меня убил! Что он со мной сделал?»

Но вторая ее половина молчала, прислушивалась изумленно к этим подавляемым мыслям, наблюдала за ними брезгливо и отстраненно. «Это не я, не я… — думала она. — Боже, какой стыд, как низко я пала!»

Все такая же тишина стояла в квартире: ни слова, ни звука. Когда пришла Оля, Лиза скользнула в свою комнату, забилась под одеяло, полежала тихонько, дрожа и безнадежно пытаясь согреться, а потом сказала ей через дверь:

— Оля, ты ко мне не заходи, я, кажется, заболела. Ты поужинай сама и ложись.