Как ты ко мне добра…

Прозвенел звонок, и издали, как ураган, стремительно нарастая и расширяясь, возник шум, и вдруг прорвалась плотина, все двери распахнулись как будто бы одновременно, и оттуда вырвались, словно узники из больших надоевших белых клеток, большие и маленькие, хохочущие, орущие, вибрирующие, с потными лицами и раскрытыми ртами дети. Они мгновенно заполнили все пространство вокруг и весь воздух, торопливо затопали по лестницам, а из классов все еще вытекали и вытекали последние тихенькие примерные ученицы, парочками, под ручку, с любопытством стреляя в них глазами, и толстый мальчик в свитере мелькнул в толпе и сел на подоконнике с книжкой в руках. Это был словно праздник, на который она попала через годы и годы будней.

— Ну что вы, Елизавета Алексеевна! Растерялись? Идите сюда. Посмотрите, какое у нас оборудование. Вот здесь реактивы. Неплохо для школы, правда? Во всем этом вы постепенно разберетесь, а пока не стесняйтесь, спрашивайте все, что непонятно. У нас тут кружковцы есть, они вам помогут. А когда вернется Агриппина Георгиевна, вам сразу станет легче, она прекрасный методист и очень добрый человек… Ну что, довольно для первого раза?

Когда Лиза вышла в коридор, перемена все еще длилась, но детская толпа словно устоялась, выместилась, медленно текла по холлу — то ли восьмерками, то ли кругами, то и дело вскипая там и сям мелкими водоворотами. Дежурные с красными повязками маячили у стен, ровный гул ходил волнами. В широкие зимние окна, заклеенные бумажными снежинками, било мохнатое, слепящее, белое солнце. Какая-то возня была возле нее, кто-то крошечный протиснулся и побежал.

— Лиза, Лиза, Лиза-Вета, я люблю тебя за это… — пропел комариный голосок и, пискнув, затих.

«Не может быть, — думала она, — этого не может быть… Широкая лестница с узорными перилами, тяжелый скрип парадной двери, топот бегущих ног… детство… Неужели?» Так что же она? Она им понравилась?

Она ступила на лестницу и вдруг увидела себя со стороны их глазами, такую, какой она стала теперь, — высокую, статную, немолодую, с поблескивающей в волосах сединой, с расплавленным, потерявшим прежний стержень лицом. Так что же это было — конец или начало? Неужели новое время уже наступило и она скоро впишется, привыкнет, откроется? Какой она будет теперь? Но главное было ей уже ясно — она в их власти, они смогут сделать с ней, что захотят, и они ее примут. Какое счастье!