Как ты ко мне добра…

— Слишком мы скованно живем, — задумчиво говорил Женя. — Вот она молодец, а мы? Нам словно лень проявить творческую свободу, да у нас просто нет такой привычки — мыслить, делать что-нибудь самостоятельно. Если даже какая-нибудь светлая мысль ненароком и забредет в голову, все равно. А почему? Да потому что не верим в себя. Верим в образование и дипломы, во всяческие бумажки и свидетельства, в авторитеты, в состарившихся, давно ушедших от творчества корифеев, а в себя и в свежие свои мозги не верим. Ты понимаешь, почему так происходит?

— А может быть, так задумано природой нарочно, чтобы мы не очень резво бежали? Представляешь себе, что бы мы наворотили, если бы действительно работали все рабочее время? Да еще творчески. Наверное, от одной нашей активности земля давно бы уже перевернулась.

— Ты все шутишь, а я ведь говорил серьезно. И больше всего — о тебе.

Лиза промолчала. Ей неприятен был этот разговор. Чего он хотел от нее, каких подвигов? Наверное, что-то полезное делает и она. Ведь не ради же денег она работала, она бы стыдилась себя, если бы это было так. Не потому, что не признавала работы ради денег, это как раз было вполне понятно и законно и даже как-то честнее. Просто ради денег надо было выбирать совсем другую работу, не связанную с наукой и необходимостью творчества. Мало ли есть на свете всяческих чисто исполнительских работ, где от работающего требуется только вложение труда и времени и от него не ждут никакого изобретательства! Наоборот, оно ему даже противопоказано, потому что единственный его служебный долг — исполнять инструкцию. Она же избрала себе совсем другое поприще и оказалась бесплодна. Почему? Почему винила она в этом всех на свете, кроме себя? Нет, Женя, конечно же, как всегда, был прав. И от этого она обижалась на него еще больше и упрек был еще болезненнее. Но что могла она сделать?

Во вторник после работы, как всегда, собиралась она к Сергею Степановичу. Сергей Степанович за последнее время стремительно, резко состарился, у него появились странности и чудачества, он громко разговаривал сам с собой, путал время, забывался. Лизе делалось с ним все труднее. Вот и сегодня он встретил ее недовольно, ворчливо, сердито смотрел из-за двери, как она раздевается.

— У меня со стола куда-то девалась бронзовая собачка, — начал он, не здороваясь. — Ты не знаешь, кто ее взял?

Лиза промолчала. Этой собачки не могло быть, ее увезла Галя. Они уже обсуждали эту тему.

— Здравствуйте, Сергей Степанович. Как вы себя чувствуете?

— Как я могу себя чувствовать? Конечно, плохо, такой шум в ушах! Да еще после твоих уборок вечно приходится что-то искать. Сколько раз я просил не трогать ничего у меня на столе. Я работаю, там мой рабочий беспорядок.

— Хорошо. Я не буду трогать. Вы ели что-нибудь?

— Ел. Я не помню. Мне хочется чего-нибудь сладкого, а суп был очень невкусный. Ты мне, пожалуйста, больше такой не вари. Ты знаешь, моя первая жена тоже совершенно не умела готовить, а вот Юленька готовила прекрасно, ты ведь помнишь Юленьку? Ты ее знала?

На мгновение Лизе делалось так страшно, что заходилось дыхание. Хотелось хлопнуть дверью и помчаться, помчаться по лестнице. Но она сдерживала себя. Слишком хорошо она помнила мамин урок. Еще страшнее, еще больнее будет потом, когда ничего нельзя уже будет поправить. И поэтому сейчас надо было терпеть, жалеть его и стараться понимать. Почему, ну почему судьба вечно сваливает это на нее? Ведь у Сергея Степановича есть свои дети и внуки. Почему бы им не забрать отца к себе, а заодно и не отдать ему его бронзовую собачку, без которой он так тоскует? Лиза тоже помнила ее отчетливо, потому что когда-то сама выбирала для папы в комиссионном магазине. Собачка тогда была совсем дешевая, но папа ею дорожил и всегда держал перед собой, придавливая ею свои бумаги. Так она и оставалась на письменном столе, пока до нее не добралась Галя. Черт возьми, это была ее, Лизина, собачка! Но не станешь же объяснять всего этого Сергею Степановичу, он этого просто не сможет понять. Кроме того, он кормил и содержал всех их долгие годы, а значит, все они были его должниками. И все было запутано, непонятно, глупо. Лиза привычно возилась на просторной кухне, везде была грязь и запустение, Сергей Степанович опускался, погружался в пучину. Конечно, он не был в этом виноват, но и она, Лиза, тоже ни в чем не была виновата. Она делала что могла, всей душой стараясь возместить то, что недоделала в свое время для мамы, и для доживающей свой век в деревне свекрови, и, кто его знает, еще для кого? Может быть, для брошенного Женей сына? Все это было ей не по силам и не зависело от нее, но в то же время постоянно требовало от нее терпения, выдержки, доброты.

— Сергей Степанович, идите, я сварила вам кашу.