Как ты там?

В самой бригаде существовало несколько фракции, участники которых старались держаться вместе. Изредка кто-то увольнялся и на его место приходил другой работник, примыкавший к одной из группировок в зависимости от своего происхождения, воспитания и жизненных установок. Часть бригады была практически непьющей, другая же квасила прямо на работе – это были здоровые ребята, которые могли запросто выпить за пять-шесть часов по поллитра водки каждый, при этом оставаясь вменяемыми и шутливыми. Они охотно соглашались на дежурства и оставались сверхурочно, поэтому на их проделки закрывали глаза. Я же, со своими винными привычками, был непонятен ни тем ни другим, и в алкогольной части бригады меня считали чистоплюем, а среди трезвенников я заимел репутацию пьяницы.

Ещё здесь процветали интриги, и если раньше я думал, что людям, получающим одинаковую и скромную по московским меркам зарплату делить особо нечего, то в последствии осознал, как сильно я ошибался.

Конечно, не всем поручалась денежная халтура, и разборки возникали из-за того, кому именно работать в выходные по двойной ставке, но взаимная неприязнь возникала из-за тех же отличий в культуре и воспитании – слишком разным людям приходилось быть вместе. Когда вся бригада собиралась в нашей комнате на Петровке – тесной и узкой, похожей на пенал и переделанной из бывшего туалета, мне казалось, что примерно так выглядит набитая сидельцами тюремная камера, и я терял момент самоидентификации, не понимая больше, кто я такой.

В этом смысле работа действовала на меня разрушительно, но приносила постоянный доход и удовлетворяла эстетические потребности. Мне нравилось находиться в музейных хранилищах и рассматривать картины во время их регулярной описи. Так же я успел побывать в запасниках всех известных московских музеев, кроме Пушкинского, и прикоснуться к тем вещам, которые, вообще, мало кто видел.

Мне казалось, что музей – это всего лишь одна из работ, на которых я особо не задерживался больше года, но только когда 1 апреля 2014 года я вернулся из отпуска, который провёл в индийском штате Керала, то с ужасом понял, что не хочу больше приходить по утрам в этот особняк на Петровке, где меня подташнивает от одного только цвета стен в коридоре. А через пол года мне исполняется сорок лет, и у меня нет никаких готовых для реализации проектов, ни творческой энергии, ни перспектив. Я снова оказался в ситуации выжатого тюбика из-под зубной пасты, как это бывает после окончательного утверждения мучительно долго писавшегося и переписывавшегося сценария. Да только сейчас у меня не было ничего.

Конечно, за первый год я расслабился. Мне нравилось приходить в музей, как в некий творческий клуб и общаться с сотрудниками других отделов, а большинство моих коллег были молодыми людьми с хорошим чувством юмора, но постепенно многие из них ушли на более престижные работы. Уровень интеллекта в бригаде сильно упал, потому что остались в ней в основном те, кому просто повезло сюда устроиться, потому что других перспектив у них не было. И среди них – я. Слишком поздно осознав, как сильно может затянуть бездеятельная стабильность.

В самом начале 2013 года я влюбился в девушку из выставочного отдела на десять лет меня младше, а 13 марта, в сырую и снежную погоду возвращаясь домой с открытия выставки современного искусства Японии, сломал себе ногу, поскользнувшись на ступеньках на выходе из перехода метро. За двенадцать недель в гипсе и последующий восстановительный период я разработал комедийный сериал про жизнь художественной среды в месте, напоминающем Винзавод, но подобная история никого не заинтересовала. Продюсерам нужны были семейные саги, мелодрамы или такие молодёжные комедийные сериалы, которые будут понятны всей аудитории популярного канала.

На работу я вышел в июле, на самом пике лета и сразу почувствовал, что всё стало совсем невесело. Та девушка из музея уже уволилась, а те, кто остались, стали какими-то пафосными и надменными, поговорить с ними о чём-либо, кроме работы сделалось невозможным.

Теперь здесь царила атмосфёра отстранённости и ещё чего-то такого, чему я не сразу нашёл определение. Как будто в моё отсутствие все прошли через какое-то невидимое облучение, став мрачными и равнодушными существами, а атмосфера в бригаде совсем протухла. Накопилось большое количество взаимных обид и упрёков. Мне было очень странно наблюдать взрослых людей, которые ведут себя как дети, перекладывая друг на друга ответственность и отказываясь признавать собственные оплошности и ошибки.

В то время я уже стал забывать для чего именно я сюда пришёл. Ведь не имея способностей к взаимодействию с тонким миром, за эти годы я так и не вычислил ни одного опасного объекта, хотя многие из них действительно казались мне подозрительными.