Как убить литературу. Очерки о литературной политике и литературе начала 21 века

Впрочем, эти премированные «не-романы» зачастую оказываются не чем иным, как романами. И «Борис Пастернак» Быкова, и «Алексей Толстой» Варламова, и «Лев Толстой: Бегство из рая» Басинского – документальные романы, а не просто жизнеописания. Роман, в начале нулевых несколько потесненный нон-фикшеном, затем гибко синтезировал его в себе. И не только в чисто документальном романе, но и во вполне вымышленном. Романы с письмами («Даниэль Штайн, переводчик» Улицкой, «Письмовник» Шишкина), с фрагментами дневника («Венерин волос» Шишкина), интервью («На солнечной стороне улицы» Рубиной)… Стилизованные под интернет-чат («Шлем ужаса» Пелевина), под мемуары («Клоцвог» Хемлин)… Что повторило, на новом витке, аналогичные стилистические поиски прозы двадцатых (Пильняка, Мариенгофа, Вагинова).

Роман – если вспомнить известную характеристику Бахтина – «единственный становящийся и еще неготовый жанр»[61]. Всегда становящийся, добавлю, и всегда неготовый. Роман продолжил свое становление в девяностые, когда остальные жанры не проявляли никаких признаков формального обновления (в драме лед тронулся лишь в середине нулевых, под влиянием документального театра). Он накрыл собой малые жанры, впитал их в себя. Романы, состоящие из рассказов («Хуррамабад» Волоса), из повестей («Малая Глуша» Галиной, «Игра в ящик» Солоуха).

Роман «вытесняет одни жанры, другие вводит в свою собственную конструкцию, переосмысливая и переакцентируя их»[62].

Кроме того, в нулевые именно роман стал мостиком между литературой «высокой» и «низкой». В нем интенсивнее всего шли поиски «сочетания изощренной эстетичности с приемами массовой литературы. […] фэнтези и жесткого реализма, “продвинутой эстетики” и острой социальности»[63].

И в этом отражении, вероятно, и состоит основное влияние премий. Эта мысль, кстати, тоже была высказана в комментариях респондентов.

Литературные премии призваны не столько влиять на литературу и задавать для нее векторы, сколько объективно отражать литературную ситуацию. И премия тем влиятельней, чем лучше она справляется с этой задачей (Вадим Муратханов).

Что касается иного влияния – скажем, финансового (превращение премии в один из наиболее важных источников оплаты труда прозаика), – то это уже тема не литературной критики и даже не социологии литературы, а ее политэкономии. И совсем для другого разговора.

P. S. Когда писал статью, успели объявить победителя «Нацбеста»-2012 (Александр Терехов с романом «Немцы»). Когда дописал – длинный список «Букера»-2012. Отклики, комментарии. Комментарии на комментарии. Шумок в Сети…

«Новый мир». 2012. № 10

В поисках героя утраченного времени Глеб Шульпяков и проза «тридцатилетних»

Роман жив, и жив даже слишком. Разговоры про «смерть романа», скромно отметив свой столетний юбилей, иссякли. Романодефицит девяностых сменился романоманией нулевых. Производство крупной прозы, взнузданное книжным бизнесом и литпремиями, встало на поток.

Романов много. Хороших, разных, «букеровских»… Писатели едва успевают писать, критики – откликаться, читатели – замечать, изредка – читать. «Роман» превратился в стандарт, под который мимикрируют и циклы рассказов, и крупные повести, и живожурнальные почеркушки, и вообще любое многоглаголание, превышающее пятьдесят вордовских страниц, кегель двенадцатый, один интервал.

Если Достоевский мог текст почти на полтораста страниц – я имею в виду его «Вечного мужа» – назвать рассказом, то сегодня рассказ – жанр для неудачников, «Запорожец» рядом с вереницами несколько однотипных «Кадиллаков». Постоянно ощущаешь то насилие над собой, с которым прозаик с ярко выраженным «рассказовым» мышлением – например, Иличевский или Сенчин – растягивает свою прозу до романного формата. В поэзии, заметим, ситуация прямо противоположная. Поэмы – крупный жанр – почти исчезли, а если и пишутся, то не превышают двух-трех страниц (поэзия не востребована книжным рынком, большая поэзия – не востребована вдвойне).

Было бы неверно в этом неожиданном воскресении романа видеть одно влияние книжного рынка. Это – и знак возвращения к социальному высказыванию в литературе. Стихотворение, рассказ, повесть еще могут сохранять приватность, камерность; роман, «метажанр» (А. Пятигорский), не может быть камерным и приватным – как и многоэтажная архитектурная конструкция не может быть приватным жильем. Именно роман позволяет включить социальную рефлексию в художественное пространство, без скатывания к плоской публицистичности.