Как убить свою семью

После того как я бросила свои сумки и догнала Джимми, мы спустились на кухню. Джон только что пришел домой и одной рукой наливал в бокал красное вино, а другой рассеянно стягивал галстук. Он повернулся, чтобы поприветствовать меня, поцеловал в лоб и потер мое плечо, прежде чем Софи передала ему стопку тарелок. От этого объятия мне стало немного странно. Члены семьи Джимми открыто выражали чувства, его мама и папа всегда обнимались или держались за руки, и никто, казалось, не считал это навязчивым или раздражающим. В этом доме кто-то постоянно был рядом, что-то готовилось, — непрекращающийся шум повседневной жизни. Я была не против объятий Джона, на самом деле это было приятно, тепло, нежно. Но это и беспокоило — я поняла, что все упустила. Эта мысль разозлила меня. Я не привыкла к нормальности, как бы Мари ни старалась привить мне хоть какое-то ее подобие. Я задавалась вопросом, полюблю ли такую семью, объятия и поцелуи без причины, забуду ли время, проведенное с матерью, и погружусь ли в эту новую жизнь. Идея манила, но я должна была оставаться настороже и не расслабляться. Латимеры — милые люди, и я радовалась тому, что живу с ними, но если б я чрезмерно влилась и приняла этот образ жизни, то рисковала стать читательницей журнала «Гардиан», которая работает в области искусств и покупает людям органическое британское вино на Рождество. Прекрасная и комфортная жизнь, если не считать укоренившееся чувство вины и вопиющее лицемерие, которое Софи так хорошо демонстрирует, — правда совершенно бессмысленная.

Несмотря на страх позволить себе слишком сильно расслабиться, я быстро освоилась в жизни с Латимерами. Софи потратила много времени, пытаясь создать для меня уют.

— Садись где хочешь, дорогая. Пожалуйста, бери все, что пожелаешь.

Постоянный акцент на том, чтобы я чувствовала себя частью семьи, только усиливал мою изолированность, но я понимала — это единственный знакомый Софи способ быть Хорошим Человеком. Я готовилась к выпускным экзаменам, окончив старую школу с отличием и получив благодарность от завуча за успех «в особо трудных условиях». Сочувствующий кивок от нее во время вручения печального листка бумаги с моим именем, которое было написано плохим каллиграфическим почерком, лишь слегка раздражал. Я все равно выбросила его в мусорное ведро по дороге домой из школы.

Мы с Джимми почти все свободное время проводили вместе. Я ладила с другими детьми в школе, но не стремилась примкнуть к компании — эти девочки часами обсуждали, что на самом деле означают слова того или иного парня. У Джимми еще с начальной школы была своя группа — они играли в футбол в парке и устраивали игровые вечера по выходным, но когда я переехала, этих ребят понизили до игроков в запасе. Было видно, что Софи беспокоилась по этому поводу. Она предлагала сыграть в теннис или устроить вечер пиццы для «всех наших друзей», что на самом деле означало просто друзей Джимми. Но он закатывал глаза и отвечал: «В другой раз». Я не могла разделить ее тревогу. Приятели Джимми общались односложно, исключением были только подколы друг друга, и ни один из них не смотрел мне в глаза во время разговора, будто зрительный контакт обязывал к серьезным отношениям и в случае расставания я бы забрала у них игровую приставку. Кроме того, мы с Джимми ладили — на самом деле нам больше никто не был нужен. Нам нравилось часами разговаривать, бездельничать в тишине и даже делать вместе домашку. Джимми никогда не давил на меня касаемо моего горя, но я знала, он все понял, когда посмотрел на меня. Без кивков.

Я втянулась в повседневные хлопоты Латимеров. Софи и Джону удавалось обращаться со мной почти как с дочерью, только иногда они торжествующе демонстрировали меня друзьям, будто я — героически спасенная беженка. Хотя в каком-то смысле так оно и было. Как выяснилось, мы пошли на сделку. Я была веселой, услужливой и делала Джимми счастливым, а Латимеры кормили меня, одевали, проявляли доброту, и мы согласились игнорировать любые неловкие вопросы, которые могли возникнуть у нас о том, как долго продлится мое пребывание в этой семье. Несмотря на мои возражения, они настояли на оплате сеанса у психотерапевта — Эльза была их подругой, коренастой женщиной в больших очках в черной оправе и с ожерельем из деревянных бусин. Она почти не разговаривала. Я неоднократно повторяла, что с надеждой смотрю в будущее, и она выписала меня через шесть недель.