Как убивали Бандеру

Ночью тихо шагал по кунцевской даче, размышлял. На каждом углу охранник, черт побери! Глядишь, и пульнет в спину ненароком. Или спереди голову снесет. В саду тоже что-то шевелится, то ли коты, то ли убийцы. Охрану бериевскую разогнать, ездят шаблонными маршрутами, мозгов не хватает, останавливаются в людных местах, плохое дежурство на трассе, нет сотрудников на крышах. Перешел в соседнюю комнату к столу, выпил стаканчик нарзана и… потерял сознание. Очнулся от холода, понял, что лежит в луже мочи, хотел позвать, но ничего не получилось. Наконец, захлопотали охранники – хватились, дураки! – зажужжали, перенесли на диван, позвонили Игнатьеву, тот наложил в штаны, переадресовал Берия. Что же произошло? Отравили, но кто? когда? Неужели отравили? Посмели отравить? Ждал долго, наконец появились соратнички: перепуганный до смерти Маленков, хитрожопый лапотник Никита и сам Берия, предводитель всей компашки, глаза смотрят холодно и злобно. Вскричал: «Что мешаете отдыхать товарищу Сталину?!» Ничего себе – отдыхать! Распек охрану – и все отбыли досыпать, а его, Вождя, оставили умирать. Ничего, выживу, кавказцы – долгожители, думал он, а когда поднимусь, они у меня запляшут, шуты гороховые! Они еще повоют под жуткими пытками, живых крыс запущу им в кишки, они еще захрипят и забьются в муках, они еще покачаются в петлях на виселице, как главари рейха, как подонки Власов и Краснов! Докторов и в помине не было, лежал, и являлось ему в тумане разное. Всплыл телохранитель Карл Паукер, венгерский коминтерновец, в прошлом брадобрей и артист оперетты, как он умело шил сапоги, надставляя каблуки, чтобы вождь был выше! Вспомнил, как талантливо во время застолья изображал Карл Гришку Зиновьева перед расстрелом: двое охранников его держали, а он ползал в ногах, рыдал, лизал сапоги, просил пощады, ярко играл Карлушка, а еще лучше он брил его ежедневно, жаль, что его пришлось расстрелять. Тогда было смешно, а сейчас затошнило. «Рвота с кровью», – это доктор, появились наконец суки. «Надо обследовать на яд», – сказал врач. Все в дымке и где-то далеко-далеко из перешептываний понял, что уже состоялся пленум и его сняли со всех постов, хватило ума оставить хоть в членах ЦК. Вдруг вспомнил мальчишку в Сочи: «Как тебя зовут, сынок?» – «Валька!» – «А меня Оська рябой». Ха-ха. Катя Ворошилова просила врачей, чтобы не говорили мужу о ее заболевании раком. Любил ли его кто-нибудь так же? Промелькнула вся в черном мать, всегда жалевшая, что он не стал священником. А вот и любимая жена Надя, хохочущая, бросающая в него хлебными шариками в ответ, а потом – из «вальтера» себе в висок. Вот и дочурка Светка, Светка – хозяюшка, своенравная, умная, и Васька непокорный – загубят эти сволочи его, загубят! И снова Ильич, полный энергии, как тогда, за кружкой пива в Лондоне, а не такой, как в Горках, измученный болезнью. Нет, он не умрет. Не умрет! Не умрет!

А дальше – тишина.

С Натальей Фатеевой в графстве Кент

Ведь тридцать лет – почти что жизнь.
Залейся смехом мне в ответ,
Как будто мы еще кружим
На перекрестках графства Кент…

Октябрь 1964 года, седоватые здания старого Лондона, конечно же, графство Кент. Британская столица еще купалась в своем имперском величии, оставался нетронутым гордый Сити, туда еще не воткнули новые кварталы с театром Барбикэн, не воздвигли, безумцы, колесо обозрения London Eye почти рядом с могучим Биг-Беном (под стать нашим колесам в парке культуры и на ВДНХ), не перекинули в крематорий галерею «Модерн Тейт» и не усеяли город безвкусными стеклянными небоскребками. Еще встречались кебы с кучерами, из которых вытряхивались почтенные джентльмены в цилиндрах, серые клерки носили мышиного цвета котелки, в ресторанах типа знаменитого «Рица» служили отставные королевские гвардейцы (ныне там суетливые итальянцы), и невиданной редкостью было увидеть за столиком чернокожего с сигарой, пальцем подзывающего к себе бледнолицего официанта.