Как управлять поместьем: пособие для попаданки (СИ)

Я отворачиваюсь прежде, чем Кузнецов заметит мой взгляд. И хотя в своем интересе я не вижу ничего дурного, всё-таки предпочитаю не показывать его.

У меня давно уже никого не было. После предательства со стороны Андрея серьезных отношений я так и не завела, а коротких, ни к чему не обязывающих романов я всегда избегала.

Но сейчас вдруг подумалось — почему бы и нет? Всё когда-то бывает впервые. Сословные различия? Для меня это было пустым звуком. И хотя за эти месяцы я уже привыкла быть барыней, я ничуть не считала доставшихся Анне Николаевне крепостных людьми другого сорта.

— Дмитрий Степанович сказал, со Стешкой всё в порядке. Отлежаться ей только нужно сегодня. Надеюсь, вы на нее, дуреху, не сердитесь?

Его слова мигом приводят меня в чувство. И о чём я только думаю?

— Нет, конечно, не сержусь, — бормочу я, чувствуя, что краснею. — И спасибо… тебе.

— Да за что же? — усмехается он. — Кабы не вы, я бы Степаниде ничем не помог — я в лесу был, когда ее крик услыхал. Пока до берега добежал, она уж под водой скрылась — только коса и была видна. А вы и без меня почти до берега доплыли. Ловко вы плаваете, не по-бабьи.

Мне кажется, от похвалы я краснею еще больше. Надо бы ехать домой — выпить горячего чаю, попариться в баньке. А мы всё стоим и стоим на берегу.

— Да, Анна Николаевна, совсем забыл — бумага вот из кармана плаща выпала.

Я бросаю взгляд на изрядно помятый листок — судя по всему, вырванная страница из уже пожелтевшей газеты.

— Вроде бы, ничего важного, но вдруг…, — он протягивает листок мне, и я кладу его в карман. — Наверно, Андрей Михайлович еще положил.

Когда он произносит имя старого графа, лицо его светлеет, и я тихонько спрашиваю:

— Это он вас грамоте учил, да?

Кузнецов кивает.

— Он. Уж не знаю, почему, но его сиятельство с детства меня привечал.

На самом ли деле не знает почему? Или не хочет говорить о том, что мне лично кажется очевидным? Старый граф явно ему благоволил — это признают все, даже Сухарев, который Кузнецова терпеть не может.

В деревне в любое время бывает много ребятишек, но разве заботила графа их судьба? Разве сделал он хоть что-то, чтобы обучить их грамоте? Нет, его приязнь распространялась только на Вадима.

Но обсуждать это стоит явно не здесь и не сейчас. А скорее, не стоит и вообще. Старый граф теперь уже ничего не может рассказать.

Вадим помогает мне забраться в бричку, и через десять минут мы подъезжаем ко крыльцу. Варвара с покрасневшими глазами бросается мне навстречу.

— Ваше сиятельство, банька уже готова. Я уже туда и одежду вашу сносила — вон, гляньте, какая теплая.

Я послушно переодеваюсь в действительно почти горячие сорочку и фланелевый халат. Не отказываюсь и от травяного чаю с чуть более крепкой добавкой.

А когда в спальне появляется Черская, Варя мигом исчезает.

— И чего ты за этой пустоголовой в воду полезла? — говорит тетушка. — А ну-как сама бы не выплыла?

— Неужели, сами бы не полезли? — вопросом на вопрос отвечаю я.

Она досадливо вздыхает:

— И когда ты уже поймешь, что ты — ведьма?

Я заливисто смеюсь. Да какая я ведьма? А даже если и так, то каким макаром я смогла бы использовать это там, на реке?

Единственным случаем целенаправленного применения собственных способностей до сих пор остается встреча с Вадимом той ночью, когда я отправилась в лес за трын-травой. Но даже тогда я сделала это, сама не зная как. Я думаю о Кузнецове, и мои мысли снова направляются в не вполне приличное русло. И что он вдруг мне дался сегодня?

Это всё гормоны играют — оправдываю себя я. Нормальной женщине хотя бы изредка нужен мужчина. А в пользу Вадима играют и внешность, и репутация ловеласа, и некий флёр, который всегда сопровождает старые тайны.

— И думать не смей! — сердито прерывает мои фантазии Глафира Дементьевна.

— Что? — не сразу понимаю я.

Ах, ну как же я могла забыть? В ее присутствии думать о чём-то — непозволительная роскошь. Для нее все мои мыли — как открытая книга.

Но я решаю проявить характер. Да кто она такая, чтобы меня отчитывать? Я тут не по своей воле оказалась и не сижу, сложа руки, а как пчелка тружусь. И не для себя, между прочим, стараюсь — для ее же племянницы. А если я вдруг позволила себе о себе же подумать, так не ей меня упрекать.

— Про мужика этого, говорю, забудь! — шипит Черская.

— А то что? — огрызаюсь я. — Мне у вас совета спрашивать? Да с какой стати?

Она вдруг бледнеет, опускается в кресло, и мне становится чуточку стыдно. Но только чуточку.

— Я не знаю, Аннушка, какие в вашем времени нравы, — уже без злости, а с печалью говорит старуха, — но только у нас для женщины репутация — это всё. И ты сейчас не свою, а моей Анюты репутацию губишь. Ты домой вернешься и забудешь о нас, а тут народ ничего не забудет. Добрая слава лежит, а худая вперед бежит.

В ее глазах появляются слёзы, и мне уже жаль и своих слов, и своих мыслей. Она права — я — продукт совсем другого времени, и мне здешних порядков не понять. А изменить их я не в силах. Хотя от осознания этого мне становится горько.

35. Старое объявление