Как устроен город. 36 эссе по философии урбанистики

Нельзя все же сказать, что ничего подобного нет в мире. Если вы сравните российские гаражные кооперативы с мастерскими мелких ремесленников Китая, Гонконга, Индии, Индонезии, Вьетнама, то вы обнаружите, что там происходит ровно то же самое. Это ровно те же трущобы. И так же там собирают компьютеры, велосипеды, телефоны, мебель, делают пирожки из городских собак и поддельную кока-колу. Это ремесло после индустриализации, на фоне, рядом и после больших фабрик и больших брендов.

Я бы не сказал при этом, что там все сильно изменилось по сравнению со средневековыми ремесленными кварталами. Если вы углубитесь внутрь кварталов Дамаска или Стамбула, то там шьют сумки или делают ювелирные изделия, предлагая оценить подлинность материалов путем пробования их на зуб. Или можно поджечь зажигалкой, а ножом из дамасской стали дают перерезать алюминиевую вилку. И это не высокотехнологичное постиндустриальное ремесло, а примерно то же, что существовало здесь триста или пятьсот лет назад. И выглядело тогда все примерно так же, за исключением свисающей лианами старой электропроводки и невероятно грязного ватерклозета.

Но хотя внутри наших гаражных кооперативов и восточных ремесленных мастерских все устроено схожим образом, их предъявление городу, их, так сказать, фасады резко различаются между собой. Российский гаражный кооператив выходит в город забором, иногда даже с колючей проволокой. Китайский или стамбульский выходит лавками. Именно этот забор и делает наши гаражи уникальным русским явлением.

Тут сказывается генетика. Советский индустриальный город развивается из поселка при заводе. Первоначально там есть только жилье, завод и железнодорожная станция. Так же выглядели company towns в Америке конца XIX века, правда там были еще церковь и салун. Советская власть их убрала, зато добавила школу, больницу и клуб, ну и райком. Все это может довольно жалко выглядеть, но именно это и делает индустриальный город городом, а не рабочей слободкой. Однако то, что принципиально отличает эти города от обычных, – там нет рынков. Вообще нет, поскольку изначально промзона снабжается через ларек.

К рынкам много претензий – антисанитария, подделки, мафия, преступления, проституция, наркомания, мигранты – то есть ровно те же, что и к гаражным кооперативам. Сходство аргументов выдает близость стоящей за ними идеологии. Люди на рынках сравнительно те же, что и в гаражах, только это не те 15‑30 % активного работоспособного населения, которые ушли в гаражную экономику, а те 5 %, которые ушли в челноки. Люди, не пригодившиеся государству и ушедшие от него, – и там и там.

В гаражах, мне кажется, есть некий потенциал для развития спальных районов. Решение элементарное – дополнить гаражную промзону рынком, окружив ее по периметру лавками. Это, конечно, не решает всех проблем гаражной экономики, но все же до известной степени выводит ее из тени. И вместо закрытой зоны в городе мы получаем новые городские центры – и какие! Ведь те 15‑30 % работоспособного населения, которые работают в гаражах, – это и есть самые активные, предприимчивые горожане. Они могут полностью изменить город.

Впрочем, это пустые мечты. Вообще-то использование гаража для производства – это изобретение вовсе не третьих стран, а самых первых. В гаражах начинали Уолт и Рой Дисней (Disney), Уильям Харли (Harley Davidson), Уильям Хьюлетт и Дэвид Паккард (Hewlett-Packard), Билл Гейтс и Пол Аллен (Microsoft), Стив Джобс (Apple), Джеф Безос (Amazon), Ларри Пейдж и Сергей Брин (Google). Правда, это несколько другие гаражи – в Америке нет гаражных кооперативов. Это гаражи на участке частного коттеджа, а этот частный коттедж – институт развитой рыночной экономики, в которой есть куда развиться из гаража.

У нас с этим хуже.

Парк

«Царскосельская статуя» Пушкина написана в 1830 году. Как это ни хрестоматийно, я процитирую:

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.
Дева печально сидит, праздный держа черепок.
Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;
Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

Примерно через тридцать лет Алексей Константинович Толстой продолжил это двумя строками:

Чуда не вижу я тут. Генерал-лейтенант Захаржевский,
В урне той дно просверлив, воду провел чрез нее.

Ничего святого у человека не было.

В 1982 году Дмитрий Лихачев выпустил книжку «Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей» – прекрасную. Но она заканчивается английским живописным садом, 1830‑ми годами, когда Пушкин и написал свой экфрасис. Что интересно, другие, не столь прекрасные книжки по предмету тоже, как правило, заканчиваются этим периодом. Как будто до 1830‑х в парках была и поэзия, и семантика, и стиль, а после – только Яков Васильевич Захаржевский.