– Он не человек! – крикнула она, быстро повернувшись ко мне, и ее глаза загорелись такой яростью, что я невольно отшатнулась.
Алла глубоко вдохнула, задержала дыхание, потом резко выдохнула, потерла лицо ладонями, отпила немного чаю и продолжила:
– Как же красиво этот мерзавец за мной ухаживал! – Она тряхнула головой. – В общем, я сама не заметила, как выболтала ему о себе все, до самого донышка, ничего не утаила, дура наивная. И про отца, и про мать, да всю свою жизнь перед ним разложила! А он мне сочувствовал, помощь предлагал! Я и сама не заметила, как влюбилась в него по уши! А Вере я его не показывала. Представляете, я, кретинка, боялась, что она его у меня отобьет! – Алла нервно рассмеялась. – Но она нас как-то увидела. Как же она меня уговаривала не связываться с ним! Она ведь жизнь прекрасно знала! В людях лучше меня разбиралась, добра мне желала, а я, дура ненормальная, думала, будто она мне завидует! – Она снова рассмеялась, хотя ее смех больше походил на плач, и спросила: – Татьяна Александровна! Вы таких идиоток, как я, еще встречали?
– И во множестве, Алла Викторовна, – честно ответила я. – Как и подлецов, которые таких девчонок в своих целях используют.
– Ну хоть то утешает, что я не одинока, – горько усмехнулась она. – В общем, в начале декабря я переехала к нему. Теперь-то я понимаю, что квартира была очень средненькая, но тогда она показалась мне роскошной. Да и неудивительно – чего я в жизни видела? Назаров тогда шкаф открыл, а там платьев нарядных черт-те сколько, шубки, и объяснил, что это его погибшей дочери вещи, и я могу выбрать себе чего-нибудь, если понравится и по размеру подойдет. Мне бы тогда, кретинке, подумать, а почему некоторые вещи по размеру разные, да куда там! Короче, из магазина я ушла, и началась у меня немыслимо счастливая жизнь: он куда-то уходил – говорил, что на работу, я же готовила, убиралась, телевизор смотрела, и все в этом духе. А каждые выходные мы с ним то в ресторан, то в бар, то в клуб ходили. Мужики на меня пялятся, аж слюну пускают, а Назаров сидит довольный, улыбается. Некоторые подходили к нам, и он всем меня представлял как невесту, говорил, что, как мне восемнадцать лет исполнится, так мы заявление в ЗАГС подадим, а день рождения у меня третьего января.
Она отвернулась и надолго замолчала – наверное, с силами собиралась. Видимо, Алла подошла к самому главному или неприятному.
– Все случилось двадцать пятого декабря в баре «Миллениум», его тогда как раз открыли и бурно это праздновали. Женька столик заказал – они там только на двоих, – наконец сказала она.
– Я знаю, – тихонько подтвердила я.
– А за соседним столиком сидел мужчина с женой. Женщина, видимо, еще до нашего прихода хорошо набралась и скандалила, а мужчина сидел безучастно и никак не реагировал. И тут я Веру увидела, и она меня тоже. Помахали друг другу, поулыбались, и все – это я тогда так подумала, а вот Женька насторожился – он же ее не знал, и спросил, кто, мол, это? Ну, я не стала ничего объяснять, а просто сказала, что вместе поступали и вместе не поступили, он и успокоился. А где-то через полчаса подходит ко мне Вера, Женьке мило улыбается, а мне говорит: пошли пошепчемся, давно не виделись. Женька дернулся было, но возражать не стал. Вера меня в туалет затащила, да только не улыбалась она больше, а с места в карьер спросила: «Дура набитая! Ты знаешь, с кем ты связалась?» Ну, я ей все и рассказала, и о том, что заявление в ЗАГС после Нового года подадим. Тут она не выдержала, по голове меня постучала и снова дурой обозвала. Злая она была, как черт-те кто! Сказала она мне тогда, что один журналист из их газеты уже давно всю эту мерзкую историю раскопал, да только ни одно издание опубликовать не решилось. А тут он вместе с ней в «Миллениуме» оказался, увидел, что она со мной знакома, и все ей рассказал, чтобы она меня предупредила.
– О чем? – насторожилась я.
– Короче, не просто так эти объявления возле театрального висели, а специально для тех девчонок, что приехали поступать, да не поступили, а возвращаться домой не хотели. В магазины же на работу принимали только тех, кто поглупее да понаивнее, вроде меня, а уж потом к ним мужика или парня какого-нибудь подводили…
– Вербовщика! – сдавленным от ярости голосом подсказала я, причем сама своего голоса не узнала – меня аж колотило от бешенства.