Как вернувшийся Данте

А ничего (кроме воскрешения своего Египта – согласитесь, с православным и мусульманским, иудейским и буддийским СССР дело другое); хотя – не хотел поминать мумию Ульянова, дремлющую то ли в вавилонском зиккурате, то ли почти точной копии самой древней (из сохранившихся до наших дней) пирамиды.

Повторю: что он мог? И опять отвечу: а ничего сверх того, что мы и так можем.

Именно поэтому поездка версификатора-Пентавера в охваченную локальной гражданской войной столицу великой империи – это действо весьма значимое: кто знает, каким невидимыми силами определяются судьбы мира?

А что касаемо душегуба Цыбина (подстерегающего свою жертву на улице Казанской) – напомню: он таится во дворе дома – тоже перед входом в некий полуподвал (расположенную в цоколе квартиру-мастерскую некоего артиста); чем не аналогия с полуподвалом бандитской «Атлантиды» из первой части истории?

Что артист на улице Казанской – сам-один, а бандитов в «Атлантиде» (на Вознесенском проспекте) – много, роли никакой не играет: мы ведь говорим о мире логосов, о переплетении мертвечины бытия и живой Силы Творения – с этих позиций артист в своей мастерской значительно более «вооружен» (чем кто бы то ни был – из убийц тела).

Что псевдо-Илия (которого ещё можно считать псевдо-Адамом) выбрал для поисков женщины себе дорогу – среди убийц; так он (коли он – всё ещё человек) – и сам сыщет на себя вполне человеческую управу (среду своего воскресения).

Точнее – эту среду он (в первой части) уже отыскал.

И тогда же (тысячелетием раньше или столетием позже) – вспомнилось пседо-Илии, как пахли травы на поле Куликовом.

Только там (показалось ему) – не оставалось в людях ни толики подлости; показалось – (на мгновение – и не более) мир можно спасти.

Показалось – вот только что была в миру смерть; и сразу стало – никому и никогда (именно здесь и везде) не было и не будет никакой смерти.

Показалось – повсюду тишина и покой иного мира (завершённого – когда мир становится миром); показалось – и в душе, и во вселенной (ибо вселенная – вселить, пусть даже в ад) не осталось никакой гордости (зато – осталась пригодность), ибо – больше не было в ней ни гор, ни впадин.

Поле Куликово – как на нём победили?

А только так: Словом и Делом; где Дело – твоё хрупкое тело, а Слово – Второе Лицо Пресвятой Троицы. То Слово, чрез Которое все «начало быть», и без Которого «ничего не начало быть, что начало быть» (Ин.1:3) – это Божественная Ипостась, это Сам Бог, Его откровение в мир (Григорий Богослов).

«Тварный мир существует вне Бога, («не по месту, но по природе» – И.Д.), но логосами «засеяно» все пространство тварного мира. Таким образом, Бог сразу и «вне» и «внутри». Мир творится согласно логосам, но не сами логосы становятся тварными существами.

Нам незнаком такой тип взаимоотношений, аналогов ему в мире сем не существует. Блаж. Феофилакт Болгарский так выразил эту парадоксальность: «Слово, оставаясь тем, чем Оно было, стало тем, чем Оно не было».»

Божественные энергии Григория Паламы,

логосы Максима Исповедника

и их участие в Творении мира,

изложенное в современной научной терминологии.

Р.Б.Галина (Руссо)

Итак – в человеке слышна тишина. И вина – искупления вины. Оставались человеку в миру одни я-годины (самому себе по-годки) – на виноградной кисти вселенной. Причём – какую ни сорви, брызнет твоею виной.

И цена этому – спасение мира; но – пока что мир «поэту на мосту меж миров» представлялся смертельно больным; причём – даже «нынешний» Пентавер понимал – мир надо воскрешать; как именно?

Очевидно – только лишь именами; но – что он мог здесь, если ничего не смог – там? Быть – здесь «поэтом на мосту меж миров», сам не имея имени; зато – называя вещи по имени?

Что он мог – здесь, если ничего не смог – там?

А Илья ушёл от него – волной, возмущающей зацветшую гладь пруда. Казалось бы – всё это уже было – тогда; и снова будет – теперь. Казалось бы – до тех пор, пока он не распахнет напрочь запертую дверь потаённого спортклуба Атлантида.

Где именно ему (пусть даже и псевдо-Первочеловеку – который и сам псевдо-мера всему) предъявят очередную малую меру тварного мира.

Эта мера его не измерит, зато – отчасти измерит. Покажет, в чём именно тот (очередной) «прошлый» псевдо-Илия изменил себе, причём – в каждой корпускуле своего статус кво (и чем он отличался от другого любовника Яны, статичного истерика и убийцы Стаса – ничем).

Оставим пока «нынешнего» Пентавера – на его пути в Москву, за «нынешней» карьерой; рассмотрим Илью-пророка – увидим, как (в свете новых вводных) его желанное и невозможное единение с единственной женщиной соотнесётся с реалиями мировой катастрофы.

Рассмотрим – посредством какого поля Куликова предстоит русским людям спасти даже нынешний ад – от более «низкого» ада. Того самого – в котором мы уже не будем страдать; ибо – нечему (и некому) будет со-страдать самим себе: мы сами станем атомами ада.