Как весть о том…

Черновую кровь фантасмагорий
Ночь пыталась – не заговорила.
Винограда кисть, как снег Маджоре,
По письму парсунному парила.

Молний кривь иль византийства ересь

В папской зале витражи корёжит?
Но Мадонны утреннюю прелесть
Будто привкус каперсов тревожит.

В час, когда дрова забудут плакать,

В жадности признается им пламя,
Виноградин претворённых мякоть
Ты припомнишь тихими губами.

«Опять растрезвонило эхо листвы…»

Опять растрезвонило эхо листвы
В посаде прибрежном и птичьем,
Что юному дню не сносить головы
С его простодушным величьем.

На что уж предтеча был скрытен и горд,

А чёрным клинком обезглавлен.
Я помню багровую накипь аорт,
Питавшую повесть о Савле.

«Когда и в будущем одна печаль руин….»

«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».

И. Б.

Когда и в будущем одна печаль руин,
О, как во сне шепчу я жизни имя!
И губы тянутся к трилистникам терцин,
Воркуют голуби, как на карнизах в Риме.

На форум дня стремятся лепестки,

Воркуют голуби, и помогаю им я.

В календы крошками кормила их с руки,

Смеясь, календул городских подруга.
И на колени опускались голубки,

На платье жёлтое, не ведая испуга.

Что миг? Что вечность? Дымная вражда.
О, если б выпасть из её пустого круга!

Брать хлеб доверия, ценить тепло гнезда…

Ватикан

Твой каждый камень дьявольски красив,
Бог-Ватикан! Свой каменный массив
Богам и смертным ты явил, как вызов!
Мы на твоих ладонях площадей
Похожи на испуганных детей,
Блуждающих средь арок, стен, карнизов…

На площади пригрезится ли мне

Понтифика усталый взгляд в окне
Библиотеки папской, или это
Лишь преломлённый отсвет в витражах
Иль блеск на алебардах-бердышах
Охранного гвардейского дуэта…

А уходя, спиною ощутив

Органной мессы сладостный мотив,
На мост Святого Ангела ступаем
И, как во сне, границу двух миров
Пересекаем, глядя в Тибр, как в ров,
Где мрак тюремных стен неисчерпаем…

«Не ливанский елей…»

Не ливанский елей
И не ладан коринфских нагорий,
А родных тополей
Распростёрлась весенняя горечь.

Будто время горчит,

И остаток, оплывший на срезе,
Весь – подобье свечи
За любимые выси и веси.

Что же сини молчат —

Распахнувший был молод и весел!
Что ж струится печаль,
Будто Сити и Роси кто бросил…

Груды прутьев, земля

И ледок, пережжённый как сахар.
Лишь горчат тополя,
И садовник не ведает страха.

Возвращение Казанской