Как воспитать ниндзю

Впрочем, будущему графу был приготовлен еще более неприятный сюрприз в отместку – история семьи Кентеберийских в расписках, которая составляла чудовищный томище, начиная прямо с основателя Англии с личными росписями каждого из графов и членов их семей, и которую я, заинтересовавшись историей своего рода, трудолюбиво и увлекшись, сделала сама для себя. Записывая у ростовщиков и кредиторов все легенды, предания и истории, связанные с этими расписками, рядом на листах. Которую я тут же с восторгом продемонстрировала графу, ибо я этим трудом очень гордилась – редко чей род мог проследить историю с такой точностью, и, самое главное, обладать такой документальностью и документами с личной подписью каждого из этого генеалогического древа.

Здесь были самые удивительные расписки и легенды. И, даже пачка посланий самого графа будущим поколениям, увидев которую – толщина сантиметров в пятнадцать с полной и приукрашенной историей, кому, с кем, как и чего, – граф просто почернел.

А я, высолопив язык, с восторгом показывала ему свои сокровища и гордилась подписью еще самого короля Артура, выступившего поручителем на одном документе и начертавшего своей личной рукой: Повесить, сволочь!

А жемчужиной моей коллекции, была разобранная и найденная мной запись самого великого Мерлина на обратной стороне одной из расписок, который в недобрую минуту сострадательно имел неосторожность поверить одному из моих предков сумму в тысячу золотых монет, о чем он и записал для памяти на обратной стороне вместе с ругательством, с меланхолической жалобной припиской для себя, что если граф все же не вернет денег, то придется сделать из гада жабу...

Но для графа жемчужиной коллекции, к сожалению, были лишь толстая пачка записок некого Леона, сына Джорджа, в руках маленькой девочки, предъяви она которую, и ему уже никто бы не поверил ни на каком суде. Общая и скрупулезно подсчитанная мной сумма была такова, что он чуть не получил инфаркт. Человек, владевший этой пачкой расписок, был бы, наверное, первым женихом, особенно если б они чего-то стоили. А я еще, показывая ему, жаловалась отцу, что этот мерзавец меня разорит и что приходится покрывать его долги постоянно, чтобы сохранить свое честное имя надежного делового партнера. Ведь тот, как человек с истинно широкими знакомствами и как истинный шпион, понимавший, что его скоро убьют, и знавший квоту своей нелегкой жизни (стандартно – пять лет на той должности в министерстве, которую он занимал, – больше никто не выживал), умудрился занять практически у каждого в Англии. Особенно в последний год, когда, по слухам, на него почему-то начали сыпаться от короля особенно безжалостные приказы, когда ему буквально то и дело приказывали затыкать грудью амбразуры. Озлобившийся дипломат, не понимавший столь тайной и неожиданной ненависти короля к своей персоне, он пустился во все тяжкие. Уверенный, что это все пустое, ложится лишь на него, и одним долгом меньше, другим больше – это чепуха, ибо он нищ, как сокол, а отдать те чудовищные долги, которые были даже до него, это абсолютно нереально. И сделал это с редким размахом и умением.

И теперь, глядя на маленького ребенка, он вдруг с ужасом догадался, что давали ему в долг вовсе не от милости... И те улыбки, которыми сопровождался этот жест, когда он обещал вернуть в полтора, а то и два раза больше, были вовсе не клинической глупостью. И ему было дурно, когда он понял масштаб этого.

- Ты знаешь, папа! – с возмущением и болью говорила ему я. – Если ты не приструнишь и не обуздаешь этого подонка, пользующегося тем, что мы богаты и пытающегося постоянно разорить и скомпрометировать меня, то я сама его посажу! Или прикажу японцу тайно удавить его, но так, чтоб сошло за несчастный случай! Или сделаю это сама! Мне все это время приходилось в одиночку и без тебя постоянно сражаться, особенно в самое последнее время, когда мы хоть чуть-чуть встали на ноги, чтоб нас не раздавили и не пустили нищими по миру, ведь он явно поставил целью уничтожить нас и разорить!

Граф сидел весь убитый и черный и в холодном поту, не глядя на меня. Но я этого не замечала, думая, что он переживает за сына.

- Вот, полюбуйся на художества этого ублюдка, – я кинула ему еще пачку на руки. – Ведь он разоряет, пользуясь моей добротой, не только мой бизнес, подставляя нас и компрометируя в глазах друзей, но еще и тысячи простых людей и арендаторов, которые от нас зависят!!! – с яростью и болью, дрожа, говорила я. – Что мы могли бы только сделать на эти деньги!

Я опомнилась, ибо никогда до этого не видела, чтобы человек был так убит...

- Мне приходилось тратить на оплату этих долгов чужие деньги и товары! – с гневом, болью и обвинением все же сказала я ему. – Я на самом деле все время балансировала на грани честности, перенаправляя чужие потоки и пользуясь тем, что оно все у меня в голове, иначе бы все рухнуло и тысячи и тысячи моих и доверившихся мне людей безнадежно пострадали бы!