Как воспитать ниндзю

- Тумбочка упала, – пожаловалась Мари.

- Там что, кто-то есть?!? – истерически воскликнул придворный.

- Моя обувь, – печально ответила я.

- И вы плачете? – спохватился тот. – Не волнуйтесь, я сейчас вам достану, выну и даже вытреплю то, что там лежит... – сказал он, видя, что тумбочка упала в бак с водой.

- Приводнился, – удивленно сказала я.

- Слушай, – тихо шепнула мне Мари. – А дышать он чем там будет?

Я пожала плечами – какие-то идиотские вопросы, а я откуда знаю?

В это время из комнаты вылетела мама и с криком:

- Что вы изверги, с дитём сделали...

...Кинулась к тумбочке, помахивая ключом...

Вытянув – откуда только силы взялись, из помойного бака тумбочку, она вытащила оттуда Джекки за шкирку и, выкручивая, заплакала:

- Маленький мой, – запричитала она, – детенушка, они тебя убили? Две такие кобылы здоровые над маленьким мальчиком издеваются...

Джекки точно не выдержал такого издевательства и побежал прочь.

- Ну пони! – остановился в конце коридора весь мокрый и злой и пригрозил он кулаком маме, ибо нас с Мари там не было. – Я тебе устрою танцы под луной и с цветами!

Почему-то из-за того, что Джекки назвал меня пони, мне стало несказанно обидно, что и не говори. Я спряталась в ванне и снова заревела, разглядывая себя в зеркале. Лошадиная морда, мама все обманывала...

- Кошмар, она снова плачет, – сказала маме Мари.

Мама хладнокровно вскрыла замок ванны заколкой и сильно обняла меня, встряхнув.

- Я некрасивая, – я подняла на нее заплаканные глаза.

- Господи, тебе что, еще надо, чтоб они умирали от твоей красоты?! – не выдержала мама.

- Мне ничего не надо, я просто хочу, чтоб меня не называли “пони”...

- Ой, Лу! – ухмыльнулась мама. – Ты еще не то от мужа услышишь. Они здесь в Англии все помешаны на чистопородных конях и больше ничем не интересуются и все норовят назвать тебя лошадью...

- Лошадкою?

- Ну да, и кобылкою, – ласково погладила меня по головке мама. – Так что Джекки хотел сделать тебе величайший мужской комплимент...

- Нет! – я заревела еще больше, поняв, – тогда бы он назвал меня арабской кобылой, но не Пони! В-в устах всадника эт-то не комплимент!

- Может, ты скакала не слишком хорошо, – заметила из-за двери Мари...

- А может, он и не тебе грозил, – легкомысленно заметила мама. – Ведь тебя там не было, вернее сразу же не стало, а была только я...

- Нет! Все тут знают, кто тут Пони! – с отчаянными рыданьями воскликнула я.

Горе мое было слишком велико, чтоб его измерить. К тому же ощущение того, что я потеряла свою страховку и вообще мое приданное, так сказать, тот “капитал”, который позволял мне быть своей среди этих разодетых людей, а не приживалкой, порядочно давило на меня. Чисто психологически, ибо деньги всегда меня мало занимали...

Но мама, видимо, хорошо зная меня.

- А ну выкладывай! – резко разворачивая меня и крепко обнимая, сказала она. – Что еще у тебя на душе? Если б тебя волновал только Джекки, то ты б пошла и набила б ему мордочку, а не сидела бы сложа руки...

- Нич-чего, – твердо сказала я, трезвея, ибо мне было стыдно за свои корыстные мысли. – Ничего абсолютно...

С этим платьем у меня было связано столько надежд! Мне так мечталось, что, увидев меня в нем, меня кто-то полюбит по настоящему. И я буду настоящей золушкой и найду настоящего крепкого и прекрасного принца и военачальника, такого себе Бога Войны, что победит мое сердце... И вот все надежды рухнули безвозвратно... И почему-то было так тоскливо, хотя я понимала, что это чепуха и даже смеялась внутри над собой.

- Бери пример с Мари, она не огорчается, – сказала мама.

- Но Мари дочка! – вырвалось у меня, прежде чем я поняла, что выдала себя.

- Ты огорчилась из-за камня, – ахнула она. И догадалась: – Я подарила все твои детские сокровища!

- Ничего себе детское сокровище в полтора миллиона! – фыркнула Мари.

Я никогда не задумывалась над денежными вопросами и даже не думала копить и собирать сокровища отдельно от семьи, и всегда, не задумываясь, отдала бы все, что надо, для дела. Но естественно найденный камень был некой страховкой без всяких нехороших и дурных скрытых мыслей в моем двойственном положении, когда меня никто не хотел признавать дочерью официально, и я была то ли горничная, то ли неизвестно кто в семье... Это меня не трогало, ибо я ни от кого не зависела... Раньше...

Но мама поняла – она всегда понимала мои мысли.

- Вот, Господи, что ты надумала! Возомнила себя бедной, чужой и покинутой приживалкой! – сплеснула руками она. – Повешу отца на собственном галстуке, сколько раз я говорила ему, что надо удочерить тебя!

Я отвернулась, ибо это разбередило старую детскую рану.