Как выглядит будущее?

Хотя «знать» заранее, что именно несет нам будущее, невозможно, во многих обществах, как мы смогли убедиться, были разработаны процедуры и дискурсы, позволявшие предвосхищать будущее, говорить о нем и в некотором смысле даже знать его. При этом неважно, считалось ли будущее зависящим от воли богов или человека – главное, что его все равно можно было предсказать. Люди воображали, прогнозировали, прорицали и предсказывали будущее. Эти формы предвидения будущего в прошлом о том, что можно условно назвать «прошлым будущим», предложили некоторые ключевые термины и темы для последующего «сотворения» будущего. В следующей главе мы встретимся с невероятным количеством новых антиутопий, появившихся в первые годы нынешнего столетия. Так, нам предстоит ознакомиться с идеей «нового катастрофизма» в общественной мысли.

3

Новые версии грядущих катастроф

Экономический рост и его противоположность

В 1990-х гг. на Западе было распространено представление о том, что новое светлое будущее вот-вот должно наступить. Это была оптимистическая утопическая глобализация, основанная на стремительно ускоряющемся движении денег, людей, идей, образов, информации и физических предметов. Предполагалось, что масштабы данного движения и стабильный экономический рост преобразуют общества посредством таких понятий, как общая планета, новые коммерческие предприятия, международная дружба, межгосударственные образования космополитического характера, взаимопонимание между странами и бoльшая открытость информации и контактов. Границы исчезали. Мир наполняли новый опыт, новые технологии и изделия. У людей появлялось все больше возможностей посещать дальние уголки планеты (Ohmae 1990). Особо значимым здесь оказался «цифровой утопизм» Всемирной сети, позволивший создать концепции виртуальных миров и открывший множество новых экономических и социальных возможностей (Turner 2006).

Этот «всемирный оптимизм», свойственный 1990-м гг., обещал прогрессивность открытых сценариев будущего. Джозеф Стиглиц говорил о «ревущих девяностых» (Stiglitz 2004, 2007; Стиглиц 2005). Одержав «победу» в холодной войне, Запад приступил к преобразованию остального мира в утопию открытых границ, всемирного потребления и выбора. Открылся доступ ко всему и все стало можно покупать и использовать: продукты питания, промышленные товары, тела, места, услуги, друзей, семью и ощущения. Многим как на Западе, так и в других частях Земли казалось, что экономический рост и мир без границ – это уже данность, которая останется с нами надолго.

Однако оказалось, что ситуация 1990-х гг. вовсе не была преддверием долгой, оптимистической и открытой утопии. Скорее, ситуацию эту стоит сравнивать с ситуациями конца эпох, которым свойственны роскошь, декаданс и предчувствие неминуемой катастрофы. И катастрофа эта действительно случилась, когда 11 сентября 2001 г. рухнули башни-близнецы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке (сюда же можно отнести и крах интернет-компаний, пришедшийся на 2000–2002 гг.). Это медиатизированное окончание декадентских «ревущих девяностых» и их утопического воображаемого в свою очередь породило множество различных апокалиптических картин для нового столетия. Видео-и фотоматериалы того, что произошло 11 сентября в Нью-Йорке, затмили любые антиутопии, которые когда-либо описывались массмедиа (Urry 2002). Однако картины бомбардировок Багдада в начале войны, развязанной в 2003 г. с намерением обратить Ирак в «шок и трепет», вскоре превзошли ужасы Нью-Йорка, явившись воплощением иной антиутопии. Бывший рядовой американской армии Рой Скрэнтон, описывая пережитое им во время этих бомбардировок, говорит о том, что он буквально наблюдал «конец света» (Scranton 2013).

Таким образом, оказалось, что у глобализации есть свои темные, антиутопические стороны. Открытость границ означает также миграцию террористов, отвергающих утопию, к которой стремятся западные общества, экологические риски, войны, пандемии, торговлю женщинами и наркотиками, международную преступность, вывод рабочих мест в другие страны, работорговлю, порнографию, волны беженцев, спекуляцию, ввоз незаконной рабочей силы, перевозку токсичных отходов, финансовые риски и денежные потоки, не облагаемые налогами. Все эти потоки были задокументированы посредством новых видов «мобильных» исследований (Urry 2014a; о контрабанде наркотических веществ см.: Kloppenburg 2013).

Значимость данных потоков породила в общественной мысли феномен, который можно назвать «новым катастрофизмом». Появилось множество антиутопических сценариев, основанных на теории сложных систем. Причины катастроф лежат в системных и зачастую искаженных последствиях человеческой деятельности, лавинообразно распространяясь на финансовую, климатическую, религиозную, продовольственную и энергетическую системы, а также систему безопасности (Walby 2015).