Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям

Шумит вода. Свежо. По телу дрожь.
Темнеет рано, тоска и грусть.
В тоску вогнал меня осенний дождь.
Тарелка, трещина, в тарелке груздь.
Сопливый груздь один.
Усталость, холод, пустота.
На голове прибавилось седин.
В кривой усмешке скомканы уста.
Не знаю, проживу ли осень.
Быть может, прожует меня она.
Устал я очень.
Чужая тень застыла у окна.
Холодной влагой осень пропотела,
Звенящую печаль оставила в душе.
Души не стало, есть лишь тело.
А тело трансформировалось уже.
Сопливый груздь печалится в тарелке,
В окне застыла темнота.
Скудеют мысли, чувства мелки,
И пустота уже пуста.

Жизнь, с ее бесконечной суетой, есть увертюра к тишине.

То рубашка короткая, то хуй длинный.

Если не можешь выполнить план, тогда хотя бы выкури его.

Не украсть, не покараулить.

Фамилия старшего участкового была Гноевой. Прежде чем ответить на вопрос, он издавал губами цокающий звук, словно высасывая содержимое воробьиного яйца.

19 августа. Не курю уже 11 дней. Сигареты — наркотик. Умом все понимаю и чувствую; без них хорошо, а курить хочется.

Из ТВ.

— Как чувствует себя твоя жена?

— А что ей будет, если она всю жизнь пьет мою проспиртованную кровь?

— Ну-ка! Объясни ему, чем эпоха отличается от возрождения.

Густо и тошнотворно пахло салом. Он поморщился:

— Свинья.

— Ясное дело, сало жарится.

— Я и говорю: свинья, а не кабан.

Моему удивлению не было предела:

— Ты что, по запаху жареного сала определяешь пол убиенного животного?

— Конечно. Свинья пахнет противнее.

В бане (тюремный душ) видел сверчка. Бедолага, незнамо как попавший в воздуховод, выглядывал из разбухшей от ржавчины крашеной решетки, тренькал и жил своей жизнью. Одному богу ведомо, как в тюремный душ попал сверчок.

А парень приехал из Новороссийска.

— Приехали ко мне двое. Я, собственно, тогда уже решил: спрыгнул с системы и не употреблял. Колбасило на кумарах страшно, но терпел, держался. Они же двигались «черняшкой».

— Героином, что ли?

— Нет. Это скорее морфий. Маковый сок переваривают, и им двигаются.

— И сколько так можно?

— На системе? Долго. Ну как долго? Двадцать лет так можно.

— А героин?

— На системе? Нет. Ну пять-семь лет — и все. Кирдык. Так вот, я им даю повара и говорю: «Вот повар, машина, документы, ключи. Меня не трогайте».

Ладно, лежу в ванной на кумарах. Этих нет. Где шарахаются? Врывается варщик. Рожа белая, губы трясутся. У меня, грит, в квартире двое с остановкой сердца. Ну, говорю, повар, если они помрут, ты покойник. Короче, прыгаем в машину — и к нему. Приезжаем. Двое лежат. Лица цвета сырой земли. А лежат, субчики, на полу голова к голове. Слышу, один хрюкнул, другой хрюкнул. Ага, думаю, живы еще. Что делать? А они за сто кило каждый. Покидали их в машину и повезли в наркодиспансер. А уже ночь. Часов двенадцать, больше. Приезжаем — все закрыто. Долблюсь в двери, окна. Появляется такая крыса в окошке. Я ей: родная, там двоим плохо, передоз, помоги! Ага, говорит радостно. Щас. Она исчезает, окно закрывается. Я понимаю, что сейчас она вызовет мусоров. Что делать? Тихо-тихо назад в машину, несемся в городскую больницу. А там что ты будешь делать — аж четыре уазика мусоров. Видать, случилось что-то.

«Ну, говорю, повар, молись». Решил повезти их к морю.

— Зачем?

— А куда их девать? А тут вода. Думаю, обмою, может быть, поможет. А если нет, так хоть чистые будут. Ха! Положил я их на песочке. Лежат, сердешные, рядышком. Море. Луна. Вдруг один кашлянул и — чудо — очнулся. А за ним и второй. Знаешь, что сказал тот, кто первый оклемался?

— Что?

— Дай бог счастья тому, кто такой кайф неземной сварил. Повар аж двумя руками перекрестился.

— …и наколол он себе погон полковничий прямо на пятке. Мол, топтал я вас всех мусоров и прочие «автоматные рожи».

25 августа. Позавчера отжался за час 310 раз — нет предела совершенству. Ждет меня тюремная болезнь — раскаченный торс на рахитичных ногах.

Лицо у гагауза было, как у ожившей статуи с острова Пасхи.

Такой сюжет. Герой Алкид. Город-государство. Правит Эврисфей. Страна нуждается в герое. Только герой может спасти от невероятного количества проблем. Эврисфей труслив до чрезвычайности. Боится и повелевает Гераклами через вестника Копрея. Геркалов два брата — Алкид и Ификл. Как только появляется герой, Эврисфей впадает в трусливую истерику и отсылает Геракла Алкида на подвиг. Куда угодно, лишь бы подальше от города.

Время от времени Алкид возвращается назад с трофеями. Происходит бурная реакция на героя и его трофеи. И его тут же отсылают на очередной «срочный подвиг».

Страна не может жить без героя.