Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям

В тяжелой ситуации всегда выручает кладбищенский юмор.

Горец рассказывал:

— У нас апельсин-мапельсин, мандарин как говно. Того маму в рот чих-пых. Мы их корова даем. Я их не кушаю. Дома накушался — во! — И он ладонью провел по горлу.

14 ноября. Все! Все! Все! Раньше была эта проклятая неизвестность. Теперь она прояснилась.

Вера в честность довела до цугундера и до бедности. Так на кой хрен она, эта вера, нужна?

В голове бродили беспомощные сгустки мыслей.

Все идет по плану. План идет по кругу. В общем, кайф получила вся компания.

Чего стоит твой внутренний мир, если он заперт в четырех стенах?

Через что должен пройти человек, чтобы просто умереть?

Качанье маятника часов,
Качанье чашечек весов,
Круженье звезд над головой,
Вопрос извечный половой.
Любовь, рождение и смерть,
Желанье денег, чем измерить?
Страх, пафос, жажда власти.
Простые и земные страсти.

Социальная справедливость — это честное распределение чужого.

Он стойко переносил чужие удары судьбы.

Пулевые следы звезд на темном своде небосклона.

Клятвы и обещания прошлого — это вериги и оковы будущего.

Все удары судьбы он воспринимал как стук судьбы в дверь. В результате напора судьбы дверь рухнула.

Можно ли верить женщине? Как можно верить кошке, ветру, морю, погоде?

Он почти ненавидел ее, когда она была доступной, близкой, верной. Стоило ей вильнуть хвостом, изменить ему, как ревность резиновым молотом ударила его по голове. Ревность и желание рвали его душу на части. Он прикладывал невероятные усилия, чтобы вернуть ее. После возращения все повторялось сначала.

Не люблю ловить кота в мешке.

Поэзия — это пыльца звезд, рассыпавшаяся и рассеянная в пространстве нашей жизни. Ее можно вдыхать, получая наслаждение, а можно и чихать от нее, зарабатывая аллергию. Она может благоухать, а может и смердеть. У людей с отсутствием поэтического обоняния она может не вызывать вообще никакой реакции.

Смотрит на тебя умными человеческими глазами. Кажется, все понимает. И вдруг такой вопрос задаст, что становится понятно: проще было бы разговаривать со стенкой или со своим отражением в зеркале.

При упоминании фамилии Абрамович у него резко падало настроение. Он начинал возмущаться, что, мол, он, Абрамович, украл наши деньги. Не было понятно, какое отношение он имеет к чукотским деньгам и вообще к Чукотке. Надо сказать, что за всю свою жизнь дальше Ялты он никуда не ездил. В Сибири не был никогда, да и не собирался.

Исчез, утек двадцатый век,
Империй крах,
Иллюзий прах,
Где пытки с опытом мешались,
А благородство всем мешало.
Век ядерных реакций,
Эсеров, эксов,
Прочих акций,
Социальных потрясений,
Трясений рынков,
Хиросимы,
Век коммунизма,
Анархизма,
Где кхмеры с неграми братались
И лозунги кругом болтались,
Гагарин, скрючившись в ракете,
Елизавета в пенопластовой карете,
И всюду обнаглевший Голливуд,
Как спрут.
Компьютер книги пожирал.
Ну, а ти-ви,
Как по-китайски «ти» и «ви».
Все размешалось и смешалось,
Ломалось, гибло
И болталось.
И этот исторический кисель
Питает всех.
Успех,
Что живы мы покуда,
Но электрический Иуда
Подстерегает нас повсюду.
Он обновлен,
И он окреп.
Смертельный грипп,
Он расшатал у мира нерв,
Явив некоронованное чудо.
Закрылись страны,
Считая раны.
Мир в панике.
Игра по-новой.
Мы, вперившись в экран,
Живем иллюзией победы
С предчувствием беды.

— Зверь-дрожун.

— От страха дрожит, что ли?

— Нет, от нервов. Очень нервный зверь.

Легко сохранять устойчивость, когда тебя приперли к стенке.

Можно отказаться от славы, денег, удобств. Будет неудобно. Можно отказаться от друзей, родственников, детей, родителей. Будет больно и плохо. Можно отказаться от здоровья, свободы. Будет очень, очень плохо, но будет. Если отказаться от жизни, не будет вообще ничего. Правда, и проблем тоже не будет.

Был настолько деревянным, что не тонул в воде.

— Видел ли я летающие тарелки? Да. Да что там, я пролетающие унитазы видел.

— Сыколько время? — спросил азербайджанец.

— Двадцать два сорок семь.

— Сыколько-сыколько?

— Двадцать два сорок семь, — очень раздельно и внятно произнес я.