Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям

Машины нервное качанье,
Шорохи во мраке,
Тяжелое людей молчанье,
Конвой, наручники, собаки,
Серьезное лицо соседа,
Решетки, тусклый свет,
Неторопливая беседа,
Все ждут ответ.
Ответу верят и не верят,
Еще в надежде чего-то ждут.
Опять конвой, Минуту дарят.
Морозный воздух, небо, вновь везут.
Теперь уже увозят в даль,
От жизни прочь.
И навсегда в душе печаль,
Увозят в жизни ночь.

— Волки, быстрее! — гаркнул здоровый конвоир, выпуская изо рта струю зимнего пара.

Из обшарпанного неопрятного, квадратного автозака по одному, с сумками, пакетами и сидорами стали вываливаться заключенные. Мороз, снег, запахи станции. Вдалеке — характерные звуки вокзального диктора. Голос женский, но что говорит, не разобрать. Автозак подогнали к дальним путям.

— Голову вниз. Второй. Третий.

Конвоир явно напускал жути своим свирепым голосом. Путаясь в поклаже, тяжело переступая через рельсы, опустив голову, заключенные потекли к «столыпину». Скрип снега, лай собак, шум станции. Похоже, по еле понятным приметам, станция Киевская. Отрывистое дыхание. Двенадцатый, тринадцатый, четырнадцатый. Автозак выплевывал, а «столыпин», обитый железом, с окнами, забранными непрозрачными стеклами, накрытыми решетками, обычный пассажирский вагон, вбирал в себя. Но прежде чем вобрать, измученных людей второго сорта обязательно пропускали через коридор из охраны и лающих собак. Бежали русские, кавказцы, узбеки, таджики, украинцы. Бежали молодые, средних лет и старые, совершившие преступление и так до сих пор ничего не понимающие. Бежали раскаявшиеся и стремящиеся. Все разные, но объединенные одним — глухим озлоблением. Бежали, надолго загнанные в положение людей второго сорта.

6 февраля. Брянский централ. Четвертая часть Марлезонского балета.

— Сколько мне дашь? Сколько? Двадцать пять? Ты прикалываешься, что ли, ну, тридцать пять еще куда ни шло. Мне обычно так и дают. Жизнь конкретно потрепала. С семнадцати по тюрьмам. Двадцать восемь мне. Детей двое — девочки. Жена померла, авария. Представляешь, жена померла, а через два месяца анализы пришли — ВИЧ. О смерти жены узнал от земляка на централе. Он заехал на централ, а я там в соседней хате сидел, и шлет мне маляву, мол, соболезную тебе, то-се. Я ему: ты че гонишь, волчара? Кому ты соболезнуешь, рыломорд? А он мне: ты что, не знаешь, в апреле жена твоя в аварию попала. А как получилось: я сидел на киче, теща позвонила, попросила сообщить, а мусора побоялись, думали, я вскроюсь или кинусь на них, и ничего не сообщили, гондоны. А потом я в СУС заехал, а потом, за добавкой на централ. Там и узнал все. А с женой у нас все замечательно было, вот с тещей на ножах всю дорогу, а с женой ништяк. Сижу однажды, с тестем выпиваю, тут жена подваливает и начинает пищать: хорош пить, сколько можно… А мы только начали. Ну, встал и хотел разочек жене двинуть, чтобы не вякала. А она — мать свою звать. Теща у меня под сто двадцать кеге, она, если даст тестю в ухо, он прямо в угол улетает. Короче, встала она между нами, и давай орать: я не для того ее воспитывала, учила, кормила, чтобы ее бить. И дала мне пощечину. Если бы я трезвый был, я бы точно в угол улетел, а спьяну меня закрутило, и я устоял. И тут же с ноги ей в лоб зарядил, а следом прямо в нос. Кровища пошла. Я за топор. Хорошо их погонял с топором, двери разбил, две штуки, окно, кое-что из мебели. Тесть исчез сразу. Испарился. Теща хотела милицию вызвать, жена не дала. Утром просыпаюсь, а надо мной теща стоит. Уходи, говорит, все, пожили. Я говорю: да и хрен с тобой. Собрался и жене говорю, идешь? Она говорит: да — и уходит со мной. Теща тут и охренела. Как же так, говорит, доча? А она ей: ты, мама, не права, если бы ты его первая не ударила, то все было бы нормально. А теперь у нас так все хорошо — обалдеть. Передачи мне таскала, помогала, короче, как мать.

Прокурор-гондила говорит: вы на алименты подавайте. А она ему: так куда подавать, он же и так в тюрьме сидит, я ему передачи таскаю. Вот выйду, дверь этому гаду подожгу, наконец, сделаю злое дело, убить не убью, а поджечь подожгу. Такой гондон.

— А как у тебя жена к наркотикам относится?