Как взрослые (СИ)

— Когда-то давно, — тоном рассказчика начал Костя, в то время как я собирала себя в кучу от нахлынувших чувств, — наверное, в прошлой жизни. Кирилл пришел домой с загадочной улыбкой на лице. До сих пор помню тот день. Я сдал на «отлично» первый экзамен на первой в жизни сессии в универе и хотел наконец-то выспаться, но он не дал мне такой возможности. Всё смотрел на меня и улыбался так, что меня это стало раздражать: чему он так радуется? Я спросил. — Костя глубоко вздохнул и продолжил: — Он сказал, что ты только что отдала ему всю себя, последнее, что не принадлежало ему. И он чувствует себя первооткрывателем. А ты… с этого дня принадлежишь ему по праву и телом, и душой.

Я долго думал тогда: каково это, заниматься сексом с любимой? И осознавать, что ты первый. Глупости, конечно. Просто вспомнилось что-то.

Я молчала. Не знала, что ответить. А потом нашла в темноте его руку, легко прикоснулась.

— Дело не в том, первооткрыватель ты или нет. А в том, что ты первый, в любом случае, потому что любимый. Всё остальное условности и глупости. Страхи, сомнения, комплексы плотно сидят в черепной коробке. Захочешь — будешь первым во всем, заставишь забыть, кто был «до» и сделать так, чтобы не было неопределенного «после».

Костя легко сжал мои пальцы.

— Нет, ты не совсем права. Бывают мгновения, когда сетуешь на свою судьбу и задаешь один вопрос: почему? Кирилл мог быть первым во всех смыслах, а я никогда не смогу даже в каком-то одном.

— Кость, у тебя был роман с печальным концом, да?

— Еще скажи: без хэппи-энда, — усмехнулся Борисов. — Нет, я долгое время любил, да и сейчас…

— Прости, я не знала, тогда бы не полезла к тебе, да и брак этот дурацкий… — начала оправдываться, но руку отдергивать не стала, зацепившись за Костю, как корабль за якорь, не пускающий его в бушующее море.

— Вот именно — дурацкий… — в сердцах воскликнул Костя, и я действительно испугалась.

Вдруг больше не будет ничего… Совсем. Завтра вернусь в пустоту своей квартирки, стану греть руки об кружку с чаем, уволюсь с работы, снова начну курить (странное дело — я совершенно забыла об этой своей вредной привычке), буду пялиться на фото с Кириллом, лелеять воспоминания. Без Кости. Хорошо или плохо? Иначе.

— Нет! — вырвалось у меня.

— Что «нет»?

— Я не уйду, не хочу. Эгоистично, но я хочу остаться, можно?

Он улыбнулся! Я почувствовала кожей его улыбку, ворох мурашек пробежался по позвоночнику, и мне стало зябко и тепло одновременно. Что-то невероятное творилось со мной. Я не могла идентифицировать свои ощущения. В программе произошел сбой. И где-то в глубине мозга загорелась красная лампочка, предупреждая об опасности. «Осторожно! Неизведанная территория!»

— Никто тебя не гонит, Рита, — прошло мучительно долгое мгновение, прежде чем он прикоснулся ко мне. Плавно повторяя изгибы, его рука двигалась к моему горящему лицу. И я понимала, что имел в виду Костя: в темноте каждая точка соприкосновения, каждый из органов чувств, лишившись основного источника информации, работал на полную мощность. На пределе человеческих возможностей.

Мне казалось, что я мягкая глина в руках талантливого скульптора. Костя творил меня из податливого материала: каждый изгиб, черточку, линию. Совершенствуя созданное и творя новое. Он словно вдыхал в меня жизнь, мрачные мысли и воспоминания, как пугливые птицы, разлетелись.

Теперь уже он нашел мои губы, поймал кончиками пальцев — инструментом творца — мое рваное дыхание. Похоже, результатом своей работы он остался доволен и продолжил свое занятие — создание совершенства из несовершенной земной женщины.

Его руки путешествовали вдоль моего тела, вырисовывая новые и новые грани, надавливая на все возможные точки, пуская ток в кровь.

— Сон, пусть это будет сладкий сон, — несвязно пробормотал, и через мгновение я оказалась обнаженной.

— Реальность, пусть это будет прекрасная реальность, — взмолилась я.

Костя услышал мой зов и сразу же откликнулся на него. Сжал в объятьях до хруста, до отчаяния… И припал к шее, теперь осязая, творя меня уже губами. Когда его губы нашли мои, что-то замкнуло, мир содрогнулся, опасно накренился и полетел к чертям.

В ход шло все: руки, губы. Кожа к коже, изгиб к изгибу. Полное совпадение и выпадение из реальности, ограниченной стенами темной комнаты с запертой дверью.

В начале, как утверждал Рождественский[2], была любовь. И сейчас я готова была согласиться с ним. Нет, не слово. Что такое слово? Набор звуков?

Мы не произнесли ни слова, даже междометия не сорвалось с губ, то, что происходило между нами, напоминало начало всех начал по Рождественскому.

Движения размеренные, а затем порывистые. Мы молчали, и в наэлектризованном воздухе слышалось только сбитое дыхание. Движение — жизнь…

Слишком многое мы нарушили за сутки. Правила, установленные нами же, в один момент превратились в пепел. Потому что это тоже слова. А мы занимались любовью. Ответы на вопросы, волнующие меня буквально час назад, нашлись за пару мгновений.