Как затеяли мужики за море плыть

Беньёвский улыбнулся так, словно это его самого обнимала и целовала Мавра, - но, отвернувшись, улыбнулся. И вышел.

На следующий день, когда возле постели раненого сидел лишь один Беньёвский, Иван спросил:

- Хорошо ль помните, как издох медведь?

- Да как... как все звери подыхают от смертельной раны.

- А все ж таки? Ведь слыхал я выстрелы какие-то. Али почудилось?

- Почудилось, должно быть. Трубы архангелов играли.

- Ну а кинжалом холку тоже архангелы кололи? Я шкуру видел - зашито больно неумело.

- Камчадалы снимали шкуру. Наверно, повредили.

Иван нахмурился:

- Ох, и врешь ты, господин Беньёвский! Ну зачем ты врешь? Ты добивал медведя? Ну, говори!

- Я. Да токмо что тебе за печаль? Ну, ударил я кинжалом зверя, а потом стрельнул еще, но токмо невелика заслуга - медведя ты убил, копьем. Я же тебя лишь от опасности избавил.

Иван ответил тихо:

- Да, спас ты меня. За помощь оную я вечно за тебя молиться стану, но знаю ещё - Мавры мне в женах не иметь.

Когда вечером того же дня Мавра вновь пришла к возлюбленному, Иван был скучен и хмур. Красавица же, зная способ его развеселить, уселась рядом на постели и полной тугой своей грудью к его груди прижалась, но Ваня Мавру отстранил, заговорил угрюмо:

- Как знаешь поступай, а медведя того не я убил.

- А кто же? - спросила девушка, поправляя волосы. - Али зазря тебя помял?

- Зазря, выходит, поелику не я, а господин Беньёвский его убил, когда зверь меня ломал.

- Али поскользнулся ты? - холодно спросила Мавра.

- Да не поскользнулся! Ремешок на ратовище, под пером, что поперечину держал, возьми да лопни. Вот рогатина насквозь медведя и прошла, а он достал меня, - и добавил зло: - Да токмо, если любишь, то не все ль тебе равно - Беньёвский али я убил.

Мавра поразмыслила, надув сердито губки, сказала с обидой в голосе:

- Сей оборот, Иван, мне не весьма приятен. Али не помнишь наш уговор, али не знаешь, что мне не шкура та старая нужна была, а доказательство надежности твоей, силы да отваги. А тут выходит, что господин Беньёвский тебя проворней оказался. Не знаю, как и быть...

Иван взъярился не на шутку:

- Гляди-тко, не знает она! А окромя проворства много ль его достоинств рассмотреть успела?

- Да уж немало! Для оного дела бабе много времени не надобно - в минуту мужика спознать можно, коль нужда позовет! Любезней он тебя, приятности разные говорить умеет. Я, может статься, во франчужскую землю с ним уеду! Что мне в сем камчатском нужнике делать? Ну, женишься ты на мне, ну, избу сложишь, ну, робятишки у нас пойдут. А дале-то что? К тридцати годам на старуху похожей делаться, как наши бабы? В морщинах ходить от тягот и забот, с глазами гнойными от копоти и жира тюленьего? Нет, Иван, я красоту свою до старых лет сберечь хочу, чтоб ты меня - коль за тебя пойду - любил до самой смерти и до смерти же спать мне по ночам не давал! Уеду я отсель одна, ежели со мною не поедешь! Жить здесь не стану!

С минуту Иван молчал, собирая слова, насуплен был и бледен. Потом спросил:

- Песни сии, конечно, господин Беньёвский тебе напел?

- Да хоть бы и Беньёвский, что с того? Так что знай - не поедешь со мной в чужие земли, где, сказывают, красоте цена достойная имеется, разойдутся в разные стороны пути наши! Думай, Ваня, думай. Оно-то в постели да в покое легче думается, чем на охоте на медвежьей!

Улыбаясь, подошла к Ивану, наклонилась и крепко, будто на память долгую, поцеловала его в искусанные в муках губы.

Хворал он долго. Отпели да отыграли в отроге Масленицу, приближалось Благовещенье, и только тогда стал подниматься на ноги Иван. Беньёвский все это время ходил к нему, занимался с юношей науками, языками иноземными. Хвалил ученых европейских, подсмеивался над академиками российскими день ото дня все злей и ядовитей да на Ивана тишком глядел - что скажет? Ваня же при этом хмурился, но молчал. Однажды все ж не вытерпел, дернул Беньёвского за рукав кафтана так, что затрещал на швах.

- Ты, сударь, русских не замай! Али ты во мне русака не признаешь? Учимся пока у вас, но дай срок...

Беньёвский виновато потупился:

- Извини, забылся, не стану боле...

Но Иван уж распалился, извинениям учителя не внял:

- А Мавре о прелестях земли чужой зачем напел? К ней в башку таперя земля французская втемяшилась - долотом не выскребешь!

- Да разве ж передумала она замуж за тебя идти? - вскинулись в насмешке густые брови наставника.

Иван, не сдерживаясь, крикнул:

- Ты, сударь, хоть и спаситель мой, но и губитель разом! И медведя убил, и Мавру чужбиной смутил! Да чего ж ты, сударь, не в свои дела все суешься? Она ж мне таперя условие ставит: поедешь за море - буду твоей, а нет... А я ж её как полоумный люблю! Как тут быть?