Как затеяли мужики за море плыть

— Пусть оподлился, пусть! В соседстве с нами, подлыми, вы свое благородство с наивящей выгодой показать сумеете! Ну, открываю я его сундук, а там… — И Хрущов подробно рассказал о пистолетах, найденных в имуществе конфедерата. Но Гурьев не удивился.

— Ну и что же из оного? — равнодушно спросил ингерманландец, отпивая водку. — Почему бы дворянину пистолетов не иметь?

— Да потому, что ссыльный он! — громко воскликнул Хрущов. — Таковых сюда по пунктам строжайшей инструкции препровождают! Нас-то помнишь, как чистили? Ножик перочинный и тот отобрали, чтобы мы, упаси Боже, жилки себе от огорчения не порезали и тем самым уготованную нам неприятность ссылки не прекратили. А здесь — пистолеты заряженные, да ещё с припасом на тридцать выстрелов. Сам видел!

Гурьев задумался.

— Право, и мне теперь сие довольно странным казаться начинает. Ты при нем ничего ещё по простоте своей языком не чесал?

— Про что? — смутился Хрущов.

— Да о прожектах наших.

Хрущов запустил в кудрявые волосы обе руки, досадливо скривил лицо:

— Да в том-то и дело, что сказал сгоряча!

— Что сказал? — мигом побледнел Гурьев.

— А то, что жить я здесь долго не стану. Убегу, едва случай представится.

Гурьев презрительно покачал своей плешивой головой:

— Ай-ай, ну и дурак же ты, братец! Сущий у тебя младенческий ум! Как ты ещё в корпусе-то фортификацию учил? Сдается, сечен был нещадно по причине великой глупости. Ведь ты, Петр Лексеич, не токмо себя — черт с тобой, раз уж на языке нечистого имеешь, — но и меня, который спит и видит себя свободным, и Катю чреватую на казнь, полагаю, вывел! Ведь сей конфедерат не кто иной, как фискал, от тайной экспедиции за нашим поведеньем наблюдать присланный, а ты ему с ходу такие-то апельцины в рот и положил. Дурак ты, дурак!

— Да я ж не знал! — слезливо воскликнул Хрущов, ударяя себя в грудь огромным кулаком. — Он же сам пострадавшим себя изобразил. И зачем, скажи, если высмотрень он, свой сундук открытым бросил? Будто нарочно предложил по тем пистолетам свою тайную командировку открыть?

— А разве не ты замок на сундуке отпирал?

— Не я! Открыт он был!

— А пистолеты что ж, на виду лежали?

— Наверху! Да и не прикрытые ничем!

— Ну так сие воистину дивно, — задумался Гурьев. — Неужто нарочно он знак нам какой дает али на провокацию нас вызывает?

— Не знаю, что и думать, — вспотел от волнения Хрущов. — А может, ежели хочешь, исправить мне вину свою подушкой, ночью?..

— Убереги тебя Христос от душегубства! — схватил его за руку Гурьев. Ничего мы ещё о сем Морице не знаем. Возможно, послан он к нам Провидением. Ведь мы с тобой, Петр Алексеич, одни турусы языками разводили семь лет, а дело и не подвигалось. Морица сего трогать не смей, покуда не сведаем доподлинно, что за человек. Рот же свой на замок запри. Понятно? Ну а теперь плесни-ка мне вина — ухудушила что-то новость твоя.

* * *

Лекаря Магнуса Мейдера прислали в Большерецк через три года по воцарении императрицы Екатерины Алексеевны. Целителем был он честным и аккуратным, больных в мир лучший собственными стараниями отправлял нечасто и, если бы не ввязался в политику, так и умер бы у себя дома, в кругу семейном. Но умничанье и всезнайство, а главное — охота сыграть чуть более важную роль, чем ту, на которую предопределила его природа и происхождение, сказались скоро и верно. Не успел он оглянуться или, как сам говаривал, поправить галстук, сидел лекарь в кибитке, мчавшей его тщедушное тело по бесконечному русскому простору в ссылку. В Большерецке же ничего лучшего для себя он не придумал, как продолжить практику врачебную, и оказался в остроге единственным дипломированным лекарем (диплом захватить не позабыл), а так как по причине дурного климата и легкомысленного смотрения за собственным здоровьем обыватели большерецкие страдали от хворей часто, то практика Мейдера оказалась обширной и очень выгодной. Платили ему за врачеванье и лососем, и битым зверем, и пушниной, и золотым песком — те, кто тайком старательствовал. И хоть не многих излечил Магнус Мейдер от тяжких болезней — на все воля Божья, — но и в нанесении особого вреда замечен не был, а поэтому и шли к нему охотно казаки, купцы и камчадалы. Он же на травяном богатстве здешней флоры содеял всю свою фармакопею, собирая материал для микстур и декоктов прямо у крыльца своей большой избы.

Август Винблан, прибыв к нему на квартиру, первым делом попросил у запасливого лекаря мелкие сапожные гвозди и прибил оторванную подошву. Через час они были так близки, что знали даже незначительные подробности в генеалогии обоих родовых дерев. Вечером, сидя за кофе, привезенным лакомкой-шведом, они разговаривали так дружелюбно, словно прожили по крайней мере с год.

— Я, — говорил Винблан, — служил под знаменами Иосифа Пулавского, в конфедерации. И поначалу дела наши шли весьма успешно, но судьбе угодно было расплесть венок первоначальной славы нашей, и я, увы, стал вскоре несчастным пленником русского общипанного орла.