Как затеяли мужики за море плыть

Гурьев, потеряв былое самообладание, закричал:

— Врешь ты все, Петруха, врешь! Неужто думаешь, что я за Ивана ратовать стал единого чинопроизводства ради? А сам-то ты в деле бедняги разве по здравому рассуждению замешался, по совести? Тоже чином новым обзавестись хотел!

Беньёвский во время перебранки лежал с полузакрытыми глазами, и тонкая, едва заметная улыбка кривила губы его. Но неожиданно он нахмурился и сказал громко и властно:

— Прошу господ сию же минуту замолчать! — Все стихло. — Если приступать к задуманному с несогласия, то лучше ничего не начинать. Итак, я продолжаю свои пункты: свергнув возмущением мужа своего, а потом и жизнь у него отняв, принялась она за управление державой единолично, отстранив от наследования короны цесаревича Павла Петровича, коего интерес я всемерно отстаивать буду…

— Да врешь ты все, врешь! — вскочил со стула Гурьев, неожиданно сильно озлясь. — Тебя как польского бунтовщика сюда прислали, и цесаревича к себе приклеивать не смей — до него касательства ты не имеешь!

Беньёвский осуждающе покачал головой:

— Я вижу, господин Гурьев, вы имеете прямую цель меня обидеть, однако ради блага общего я в мелочные обиды не пущусь. Считайте так, как вам удобней, я же, со стороны своей сделав увертюру, в которой наше право на любые акции против правления нынешнего оправдал, перехожу к отрасли практической.

— Давно б пора, — тряхнул кудрявой головой Хрущов. — Мы и без увертюры оной отменно знали, что за сука нами правит.

— Значится, так, в остроге, как я выведать уже успел, гарнизона семь десятков человек имеется, посему прямое нападение мы произвесть не в силах, но нам того и не надобно. Мой же план в том состоит, чтобы прельстить часть мужского населения острога для составления морской команды, после чего тайком воспользуемся одним из двух судов, что остались на зимнюю стоянку в бухте Чекавинской. Сие галиоты «Святой Петр» и «Святая Екатерина» — корабли надежные. На первом прибыл из Охотска я с товарищами. Зимует там, в Чекавке, и верный нам штурман, который согласен плыть куда угодно, поелику весьма привержен к серебру. Но экипаж склонить к побегу нам ещё в Охотске не посчастливилось. До весны, когда в море можно будет выйти, нам следует собрать команду.

— Как же ты её соберешь? — недоверчиво спросил Гурьев. — Али камчадалов покличешь? Так они тебе направят паруса!

— Нет, не камчадалов. Надобно местных мужиков уверить, что там, куда мы двинем корабль, жить им будет много легче и веселей. Избавить страждующих от бедствий неволи имею я своей особенной задачей.

— На том свете мужикам твоим весело будет! — насмешливо сказал Хрущов. — Ну где, скажи на милость, подлому народу легко живется? В Германии твоей аль в Польше? Был я с генералом Фермором в прошлую с пруссаками кампанию, так нагляделся там, как висели смерды польские что твои вишни на ветке, казненные за провинность малую вроде потравы зайца в барском лесу. У нас же, брат, до сего злодейства руки ещё не доросли!

— Ну зачем же в Польшу? — улыбнулся Беньёвский. — Мы им другие земли присоветуем, поближе. К примеру, гишпанскую какую али португальскую колонию, где отменный климат и землицы много. Вот чем я стану мужиков прельщать. А не наберем команду, выбраться отсюда нам будет просто невозможно.

Молчавший до этого Магнус Мейдер, которому сильно не нравились ведшиеся разговоры, осторожно слова попросил:

— Как безрассудно, думается, господа, затевать нам что-нибудь военное. Я глубоко уверен, что скорый приход к законному правлению наследника вернет свободу нам безо всяких хлопот и грозящих гибелью начинаний.

— Подохнешь ждавши! — рявкнул Хрущов.

— Ежели первый вариант мой не пригоден, — не смутившись, продолжал Мейдер, — то смею посоветовать дождаться купеческое судно, испанское или португальское. Видит Бог, это лучший выход, чем захват казенного галиота.

— Иностранных купцов я здесь ни разу не видывал! — с раздражением воскликнул Гурьев. — Чего уж толковать! Но и захват галиота нахожу делом, дворянству неприличным. А наипаче непристойным вижу я для себя беганье вокруг всей оной пьяной сволочи с кренделем медовым, коим буду их с собой зазывать: не желаете ли, господа хорошие, с нами на кораблике по морю прокатиться? Постыдным признаю я для себя занятие сие, понеже я потомственный дворянин и предки мои ещё у Василия Темного стольниками были!

Воцарилось молчание. Зловонно чадила лампа. Скребла за печью мышь. Беньёвский решил спросить у каждого:

— Вы, господин Хрущов, мнение господина Гурьева разделяете?

— Разделяю и одобряю! — решительно сказал гвардеец. — Черт попу не товарищ!

— Хорошо, а вы, господин лекарь?

— О, никак нельзя нам доверяться сей пьяной рвани! — заявил Мейдер.

— Прекрасно, теперь вы, Батурин.

Старый артиллерист смутился:

— Право, не знаю. Но мне кажется, подбивать мужиков — намерение неосторожное. Ненадежное предприятие…

— Хорошо. Теперь Степанов.

— Лучше бы обойтись без мужиков… — ответил бывший капитан.

— А вы, Панов?

— Плевать хотел я на помощников таких! Сами мы, сами!

— Август Винблан, твое мнение…