Как затеяли мужики за море плыть

— Святой отец, вы в благочестивом русском народе, как всякий служитель церкви, почитаемы очень, и каждое слово ваше для паствы — истинный перл, драгоценный и не имеющий равных. Прошу вас, отче, ради будущего благоденствия всей империи вместо имени царствующей государыни или хотя бы прежде того имени называйте в ектеньях имя великого князя Павла. Не беспокойтесь, навета за оговорку сию не будет. Уверен, никто себя доносом не осрамит. А ежели сами прихожане о сей перемене вопрошать начнут, не возьмете ли на себя смелость намеком легким им о незаконном отторжении наследника от царствования поведать? Уверен, от действия сего одна токмо польза явится. Ну как, согласны?

Отец Алексий, ростом чуть уступавший сыну своему, над сидящим гостем наклонился:

— А с какой такой нужды, сударь милый, — спросил он тихо, — стану я, положением своим злоупотребив, словам твоим поверив, радеть намерению твоему?

Беньёвский, хватая грязноватую руку священника и прижимая её к губам, жарко зашептал:

— Не моему намерению! Нет, не моему — нашему! В Санкт-Петербурге силы уж немалые приверженцами Павла собраны, только знак дадут — вся держава за него подымется! Порадейте, отче! А государь ревнителей своих неотблагодаренными не оставит, непременно наградит! Получите тогда приход несравненно богаче нынешнего, а может статься, и архиерейский посох.

С минуту молча они смотрели, не отрываясь, в глаза друг другу, будто выведать хотели, кто кого способен больше обмануть. И Алексий вдруг спросил то, чего никак не ожидал Беньёвский:

— Ты вероисповеданья какого будешь?

Замешкался Беньёвский — прикидывал, какой ответ приятней отцу святому будет, но ответил честно:

— Римско-католического…

Алексий рьяно копал в густющей бороде своей, долго собирался с мыслями, наконец заговорил:

— Святых великомучеников в свидетели беру: в первых ектеньях на вечери, на утрени и литургии, и в сугубых ектеньях, и перед тристым замест величанья самодержавнейшей государыни Екатерины всея великая России стану наперед величать наследника цесаревича и великого князя Павла Петровича, а уж после и её можно. Но токмо…

— Что?.. — немного побледнел Беньёвский, видя во взгляде Алексия безумный блеск.

— Но токмо ежели ты в веру нашу апостольскую, православную войдешь! твердо заявил Алексий, замечая, как белеет ещё хранившее следы побоев лицо Беньёвского, становится похожим на лицо уродца-карлы.

— Согласен, — еле слышно прошептал конфедерат, а Алексий, вспотевший, с трясущимися руками, резко отпрянул от ссыльного и широко перекрестился на богатый образ Спасителя, что висел в углу его чистенькой избенки.

В острожской церкви, где были они лишь вдвоем, и окрестил Алексий Беньёвского, дав ему имя мученика Никиты. Ссыльный, пригладив рукой намоченные волосы, с чуть заметной улыбкой смотря на радостного от победы Алексия, спросил у священника, теребившего край старенькой своей епитрахили:

— А чем, отец святой, мог бы я для дела Божьего порадеть?

— Да уж порадел, довольно… — улыбался Алексий.

— Нет, не довольно. Знаю, имеете наклонность к делу миссионерскому. Так ведь, святой отец?

— Как видишь, сыне, как видишь!

— А курильскому народу слово Божье несли?

— Нет, не поспел еще, сын мой. Корабль для сей миссии надобен. До островов хоть и недалече, но ведь по воде, как по суху, один лишь Спаситель хаживал.

— Ну а ежели не корабль, а байдара, на которой большерецкий сотник в море плавал? Ведомо вам про такую? Я бы в сем походе на Курилы помощником вашим быть хотел.

— Спасибо за помощь, сыне, спасибо! — заулыбался Алексий. — Да токмо давненько уж на той байдаре не плавали по морю, а посему рассохлась в гниль она. У нас ведь как, в Расеюшке, — сегодня ты ездишь на санях, так следишь за ними, а завтра надобность прошла — вот и бросили, лежат, гниют, хоть завтра и занадобиться могут.

— Да неужто сгнила байдара? — притворно огорчился ссыльный.

— Сам видел! Что делать — материя есть тлен и прах. Вот мы все ходим, незнамо куда и зачем, суетимся, стяжаем великими заботами приятности разные, удовольствия тленные, а все червями да гноем кончается. О душе, о душе, сын мой, радеть надобно!

10. ЭКСПЕДИЦИЯ

О том, что байдару, о которой Гурьев рассказал, нужно осмотреть заранее, починить, если надо — и укрыть на зиму, Беньёвский стал советовать своим товарищам сразу после беседы с отцом Алексием. Вначале сожителю своему сказал, Хрущову, — тот согласился сразу, потом Батурину, Панову и Степанову — поддержали и они. Винблану говорить не стал, считая его и без того всецело преданным себе. Мейдера же избавил от необходимости краснеть, трусливо отклоняя предложение, — не сказал ему ни слова. После этого к Гурьеву пошел, который теперь за главного считался, и поведал Семену Петровичу о том, что все согласны осмотреть байдару — орудие их избавленья. Тот согласился тоже.