Как жаль, что так поздно, Париж!

Наступила и прошла осень, и наступила зима. Уж зимой-то – Юра был уверен! – любовь перестанет его мучить! Но наступила зима, а он все думал о Лене. И, не выдержав, рассказал Пашке.

– Чудак! – сказал Пашка. – Позвони ей, да и все.

– Позвонить? – изумился Юра. – Разве ты знаешь ее телефон?

– Конечно, – засмеялся Пашка и продиктовал номер.

Жить стало гораздо легче. Оттого, что в любой момент можно позвонить, Лена перестала быть недостижимо далекой, и Юра даже стал реже вспоминать о ней. Как вдруг она сама позвонила ему!

– Юра, тебя какая-то девочка зовет к телефону! – сказала тетя Аня.

Девочки звонили часто, обыкновенные девчонки из класса. Было воскресенье.

– Это Лена, – сказал в трубке далекий летний голос.

Юра молчал.

– Ты что, забыл? Лена Шаповалова.

У Юры вспотели ладони.

– Лена?! Это ты? – крикнул он.

– Ну да, – засмеялась Лена. – Чего ты так кричишь?

Он стал что-то объяснять бессвязно, но она прервала его и предложила встретиться. Так свободно предложила и даже место назначила – на Гоголевском бульваре у памятника.

Это было невероятно! Он пойдет на свидание к Лене! Как жалко, что Пашки нет дома и нельзя ему рассказать. Новость распирала, лихорадила, и тетя Аня не могла этого не заметить.

– Что с тобой? – спросила она. – Ты здоров?

Она приложила ладонь к его пылающим щекам:

– По-моему, у тебя температура.

Этого только недоставало!

– Да здоров я, здоров! – крикнул Юра, хватая с вешалки пальто и шапку.

– А шарф?! – страшным голосом закричала тетя Аня вслед.

3

Елизавета Петровна устроилась на работу в райтоп[15], секретарем. Обязанностей было совсем немного, и она справлялась с ними легко. Правда, и денег платили мало. Чуть ли не половину из них надо было отдать за комнату, остальных едва хватало, чтобы отоварить карточки. Анна, смешная, все время пишет: «Ни в чем себе не отказывай» и высылает деньги. Елизавета Петровна строго-настрого запретила сестре это делать. «Здесь все равно покупать нечего, это во-первых, – писала она. – Во-вторых, не ставь меня в неловкое положение перед Володей. Я и так обязана ему до гробовой доски…»

В письмах удавалось выдерживать спокойный тон и даже иронизировать над тяготами жизни. Но сестру не обманешь, она знает, о чем думает Лиза длинными зимними вечерами.

«В лагере была цель: выжить и увидеть Юру. Теперь цели нет. Для чего жить? Перебирать в райтопе бумажки? Слушать бесконечное ворчанье Гавриловны? Когда провели электричество, старуха совсем спятила, боится зажигать свет: вдруг перестанет светить? Пытаюсь объяснять – бесполезно. Только зажгу свет – сразу ворчанье. Поискать другую комнату? Жалко. Леса жалко. Такой красивый лес… В лагере ведь ни одного дерева, прямо пустыня выжженная столько лет! Юре я не нужна. Не нужна! Если бы раньше, немножко раньше отпустили, он бы привык ко мне, он был еще маленьким. Что я говорю, Господи! Прости меня, Господи! Маша, прости меня. Маша осталась в этой страшной выжженной земле, а я вернулась, увидела Юру. Юра – хороший здоровый мальчик, слышу шум леса. Да за это счастье не стерпеть райтопа и ворчанья Гавриловны? Прости меня, Маша. Как мечтали вернуться, как боялись, что срок добавят, что заболеем, что убьют уголовники. Подлизывались к ним, посылки, что присылала Анна, по-чти все приходилось отдавать, ели крапиву – витамины. Крапива там росла, на всю жизнь наелась крапивы. А Маша умерла. Боялись начальников, уголовников, нескончаемых сроков, а подвело, не выдержало собственное сердце…»

Оказалось, что в Завидовском таких, как Елизавета Петровна, много. Она безошибочно узнавала их на улице, в очереди и особенно в библиотеке, всегда чисто пахнувшей вымытыми полами.

– Вы не из Потьмы? – спросила Елизавету Петровну высокая седая женщина, выходя вместе с ней из библиотеки.

– Нет, я из Казахстана.

– Значит, вас жарой прокалило, а меня морозом, – улыбнулась женщина.

– Мороза и у нас хватало, – сказала Елизавета Петровна.

Они пошли рядом.

– Все думаю, скоро ли Сталин умрет, – не понижая голоса, сказала женщина.

Елизавета Петровна в ужасе оглянулась, но, слава богу, никто не слышал.

– Не надо вести со мной такие разговоры. Я боюсь, – сказала она.

Дома мучилась: не так надо было ответить. Ведь это, должно быть, провокация, надо было сказать: «Какую чушь вы говорите! Я слушать не желаю!» А то – боюсь…

На зимние каникулы приехал Юра. Елизавета Петровна была так счастлива, что не стала выяснять, сам ли он захотел приехать или его выпихнула Анна. В первую ночь, когда Юра спал рядом в комнате, несколько раз подходила к его кровати и смотрела на него при слабом свете зимней ночи. От счастья совсем не хотелось спать, и она то и дело вставала и подходила к сыну.