Как жаль, что так поздно, Париж!

Часы в маминой комнате бьют три раза. Мама, конечно, не спит, думает: «Дора. Мальчик. Как быстро вырос! Когда еще ни Зины, ни Кати не было на свете, она наряжала его в платьица с оборочками из брюссельских кружев, для чего разрезала кружевную пелерину, подарок свекрови. Ничего было не жалко, а вчера час целый проплакала из-за серебряных колец, которые Зина снесла в торгсин. Что будет с Зиной? Она одна осталась с ней. Все выпорхнули из гнезда, из разоренного гнезда… Надо завтра поискать, где-то была пудреница, серебряная с эмалью, цепочка там золотая, пусть отнесет, продаст…»

Пудреницу тогда так и не нашли. Искали-искали и не нашли. Через много месяцев, уже после мамы, в Москве у Кати разбирали вот эту шкатулку и вдруг наткнулись на пудреницу, завалилась за подкладку. Шкатулка карельской березы, выстеганная изнутри розовым шелком, рыться в ней – любимое занятие Кати, внучки, когда была маленькой.

Так далеко завели мысли, что забыла, зачем достала шкатулку, ведь хотела в ней что-то найти.

В дверь позвонили. Зинаида Дмитриевна услышала шум, голоса, стук захлопнувшейся двери, и в комнату влетела Катька.

– Бабушка? Моя любимая шкатулка!

– Катя! А я о тебе только что вспоминала. Пойди включи телевизор, сейчас «Международная панорама». Представь себе, я забыла, зачем достала шкатулку!

– Ой, какая прелесть! Можно я спорю эти кружева?

– Да куда они тебе? Они же совсем пожелтели.

– Ты что! Самый попс!

– Что за дикое слово, Катя! Что оно хоть означает?

– Оно означает самое то.

Зинаида Дмитриевна смеется. Вот так движется время. Маму пугало слово ВХУТЕМАС, меня – попс. Интересно, какие слова станут пугать Катьку лет эдак через сорок пять?

– Почему меня вообще должно что-то пугать? Я же не буду такой несовременной, как ты или бабушка Катя!

Как мы бессмертно молоды, когда нам семнадцать лет!

– А ты знаешь, чье это платьице? Моя мама, твоя прабабушка, сшила его для Доры.

Никакого впечатления это на Катьку не производит. Ей было пять лет, когда Дора умер, вернувшись из эмиграции, она не успела его запомнить. Жизнь – череда потерь. У этой девочки на всем белом свете нет никого, кроме двух бабушек – бабушки Зины и бабушки Кати. Лида, Катина дочь, умерла через два года после Доры, так и не открыв имени Катькиного отца. Умерла нелепо, в три дня, от аппендицита. Ездили с Катькой в Алушту, последнее беззаботное лето – осенью Катька шла в первый класс, – и там начались эти боли, едва доехали до Москвы. Вечером не захотели вызывать врача, подождем до утра, положили грелку. Какой ужас! Именно из-за грелки все так непоправимо случилось! Лида умерла от перитонита, не приходя в сознание после операции.

Как остались жить? Только Катька заставляла подыматься по утрам, варить кашу, заплетать косы. Первого сентября она шла между ними с цветами, купленными накануне на Палашевском рынке. Все смотрели на них, должно быть, они трое выглядели испуганно и сиротливо. Как плакали – только б не разрыдаться вслух, – когда ее белые банты скрылись за шеренгой детей в высоких дверях школы…

Жизнь – череда потерь. Всё теряешь постепенно: людей, вот эту способность легко ходить, почти летать над землей.

Она наконец вспомнила, зачем достала шкатулку. Надо поискать фотографию Доры. Оля просит прислать ей с Катей фотографию. Катя едет к Оле в Ленинград на майские праздники. Странная Оля, через столько лет вдруг спрашивает, не вспоминал ли о ней Дора перед смертью.

4

Прийти и сказать: я ваша дочь? Совершенно невозможно. Но почему-то очень хочется прийти и сказать: я ваша дочь. Обалдеет. А может, не обалдеет? Скажет: да, я это знаю. Скажет как врежет. И тогда что? Окажешься в глупейшем положении. Вчера, когда он появился в этой «Международной панораме», так и подмывало сказать: это мой отец, между прочим. Вот кто бы действительно обалдел, так это они – бабушка Зина и бабушка Катя. Им-то уж, во всяком случае, ничего нельзя рассказывать…

Третий день новость, как заноза, мучительно сидит в мозгу, разрушая все остальное. О чем ни начнешь думать, думаешь об этом. В конце концов, что произошло? Ну отец, ну и что? Чисто биологический фактор. Никто ни о ком ничего не знает. И она ничего бы никогда не узнала, если бы не вошла в тот момент в комнату. На даче у Нонны, в Валентиновке. Нонна – подруга мамы.

Бабушки не любят, когда она бывает у Нонны. Нонна это знает и плюет на это. Не то чтобы она не уважала бабушек. Наоборот, она так почтительна с ними! Катька, которая знает ее другой, каждый раз изумляется, видя непритворную Ноннину почтительность.

– Екатерина Дмитриевна, – говорит Нонна, – простите, ради бога, но я не могу с вами согласиться.

В своей компании она выражается совсем иначе. Катьке нравится в Нонне всё – ее манера одеваться, ее низкий голос, ее слова и словечки, в общем, всё.

Когда она вошла в комнату, Нонна сидела перед телевизором спиной к двери. Она услышала конец фразы:

– …не знала? Это Катькин отец.

Должно быть, Нонна, так же, как и Катька, увидела ужас в глазах своей приятельницы и обернулась.