Как живете, дети?

Если ребенку трудно учиться и мы действительно хотим ему помочь, то самое главное, с чего мы должны начать и чему постоянно следовать, — это дать ему возможность чувствовать, что он также способен, как все остальные, и что у него тоже есть своя особая «искра божия».

— У тебя есть велосипед?

— Да, двухколесный, с тормозом! Я умею ездить на велосипеде!

— Нарисуй свой велосипед!..

Ты рисуешь что-то непонятное.

Что это — нарушение восприятия действительности?

Несколько раз я возвращал тебе твои рисунки и просил напомнить мне, что там нарисовано. Ты безошибочно называл все — дом, автомобиль. И когда я предлагал нарисовать уже на других занятиях те же самые предметы, ты рисовал их почти так же — одинаково.

Неужели такой же велосипед нарисуешь ты мне, когда будешь во II классе? Неужели я не смогу помочь тебе?

Я буду знакомить тебя с формами предметного мира, научу способам их изображения. Может быть, нужно учить тебя словесно описывать эти предметы, а затем их изображать, имея перед собой натуру или модель?

— А теперь припиши, что это такое!

Ты пишешь сперва «ведосепб», а затем — «ведилосепти».

Вот что у тебя получилось на листке:

— Сегодня мы идем в гости к детсадовцам?

— Да!

— А кто был тот дядя, который сидел на уроках? Он так хмуро смотрел!..

Ну что же, мой мальчик, пусть будет твой рисунок велосипеда пока таким. Пусть пока 7 + 5 будет для тебя 17.

Пусть прочитанное тобою слово «лампочка» будет звучать пока «лам-пара-ска». Пусть! И давай шагнем с такими знаниями во II класс!

Я не боюсь этого, а ты тем более.

— Иди обедать!

Какие доверчивые глазки у тебя, мой мальчик, какая добрая улыбка!

Ты открываешь дверь, наклоняешь голову, как умеют лошадки перед стартом, и выбегаешь из комнаты. Но тут же головой натыкаешься на инспектора, на того самого дядю, который сидел сегодня на наших уроках и, как ты выразился, «так хмуро смотрел».

Такой инспектор

— Какие у вас невоспитанные дети! — начал жаловаться инспектор, кривясь и массируя рукой свой живот: видимо, мальчик причинил ему какую-то боль. — Надо им научиться ходить по коридору, как никак, это школа, а не улица!

— А на улице можно ходить как угодно?

— Могу представить, как ваши ученики...

— Дети...

— ...ведут себя на улице!

Инспектор пришел ко мне не с добрыми намерениями, я это почувствовал сразу, как только он вошел в класс — без улыбки, с сухим приветствием. А сейчас, после его первых слов и недовольного, рассерженного императивного тона окончательно убедился в этом. Он настроен атаковать меня, мою работу с детьми, мои педагогические убеждения. Атаковать не с той целью, чтобы помочь мне глубже разобраться в своей же работе, лучше ее направить, обнаружить пробелы и недочеты. Нет, это его не заботит. Почему я вышел за рамки методических предписаний — вот в чем дело! Его задача мне предельно ясна: если еще возможно, то вернуть меня в общую колею, подогнать мою учебно-воспитательную работу под известные, спокойные, установленные правила. Вот и все.

Раньше, много лет тому назад, я боялся инспекторов: а вдруг сделаю не так, как положено! Тогда у меня с инспекторами не возникало никаких недоразумений. А почему они должны были возникать, когда я сам себе был инспектором, инспектор сидел во мне самом. Делал все так, как велела мне методика, всем известная, всеми принятая, как велели инструкции и приказы. Но все же боялся внезапно приходящих в школу инспекторов, а они обычно приходят внезапно (почему, чтобы застать учителей врасплох?): вдруг нарушаю инструкции, сам этого не зная, или же делаю не так, как хотелось бы проверяющим? Однако все обходилось. Мне всегда делали общие замечания, которые ничуть не умаляли качества моей педагогической деятельности. Замечания эти сводились, к примеру, к следующему: «Советуем побольше применять наглядности и технических средств», «Не нарушайте соотношения времени между опросом и объяснением», «Делайте упор на активные методы обучения», «Обязательно ставьте на каждом уроке отметки трем-четырем ученикам» и т. д. и т. п. Все эти замечания и пожелания я принимал безоговорочно, с благодарностью, серьезно. И мои уроки начинали изобиловать диафильмами, кинофильмами, картинками. Было неважно, насколько они были необходимы в тот момент или нужны ли были вообще. По опыту усвоил, что ни один инспектор из-за этого не придерется. На моих уроках цвели отметки, я не скупился на них — ставил кому что полагалось, объективно, придерживаясь инструкций. Заботился и об «активных» методах: на каждом уроке задавал детям возможно большее количество «Почему?», «Объясни!», «Докажи!». В общем, каждое инспектирование оставляло мне строгий наказ — так держать, не выходить из рамок, и я в своей работе стал воплощением живой инструкции и методических предначертаний.

А дети?

Ну что дети! Кто их спрашивал?