Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

Но не деньги главное для Виткина, его беспокоило засилье бюрократии, которой не нужны были лучшие иностранные инженеры. Он пытался отыскать в этом хоть какую-то логику и никак не мог осознать, что жил внутри бреда, что никаких правил не существовало. Однажды у Виткина вырвалось в разговоре с кем-то из чиновников: «Советский Союз апеллирует к рабочим всего мира, а я рабочий. В Штатах меня называли большевиком и спрашивали, почему я не уезжаю в СССР. Здесь я нашел к себе такое же отношение». Тем не менее, его удерживали, пытались убедить остаться в СССР, предлагали высокооплачиваемую работу, обещали советское гражданство. Когда Гелб прочитал эту часть виткинской рукописи Цесарской, та заметила, что он наверняка бы погиб, если бы принял их предложения.

Какова была судьба американцев, переселившихся в Советскую Россию? Многие из них вернулись в США, а тех, кто не захотел или не смог это сделать в середине 1930-х годов, ожидала печальная судьба – большинство оставшихся погибли в советских лагерях. Достаточно часто происходило это по следующему сценарию: они заходили в посольство США, а по выходе оттуда – немедленно арестовывались. Возникает вопрос, почему им не помогало американское посольство?

Уильям Буллит, первый американский посол в СССР, прибыв в 1934 году в Москву, симпатизировал большевистскому эксперименту, считая его схожим с «Новым курсом» Франклина Рузвельта, и только позже разобрался, что к чему. Он пытался было собирать деньги для американских иммигрантов, чтобы они могли уехать, но не слишком успешно. Шанс на успешное вмешательство Вашингтона представился в июле 1941 года, когда в Москву прибыл Гарри Гопкинс, один из ближайших советников Рузвельта. Однако тогда спасение этих людей не входило в число приоритетов внешней политики США, а уж после окончания Второй мировой и начала холодной войны заключить сделку со Сталиным стало уже невозможно. Да и, похоже, не больно-то хотелось. Госдепартамент был склонен считать их людьми, выбравшими свою судьбу. «Практически нет граждан, проживающих в России, которых нам необходимо защищать», – говорилось в знаменитой «Длинной телеграмме» 1946 года, направленной в Вашингтон из Москвы известным американским дипломатом и мыслителем Джорджем Кеннаном, утверждавшим в ней, что руководство СССР больше не стремится мирно сосуществовать с Западом.

Не то чтобы Виткин был таким уж сторонником капитализма. Он скорее был из тех, кто полагал – и там и там плохо. «Есть способ найти решение как советских, так и американских проблем, иронизировал он, – отправить всех русских в США, а всех американцев – в СССР. Русские наполнили бы нашу страну своим славным искусством, музыкой и театром и быстро решили бы покончили с перепроизводством, потребляя нашу избыточную пищу. Американцы же унаследовали бы богатый русский фольклор, танцы, музыку и литературу, и быстро развили бы страну в промышленном отношении. Через десять лет американцы должны были быть возвращены домой, а русские – в СССР».

9 февраля 1934 года Виткин покинул Москву. Одновременно с Лайонсом. По пути он уговорил друга заехать к Ромену Роллану, пребывавшему в добровольной швейцарской ссылке. Этот писатель и нобелевский лауреат для его поколения был моральным авторитетом – как пишет Виткин, «Толстым XX века». Виткин однажды сказал Цесарской, что приехал в Европу, чтобы увидеть двух человек: ее и Ромена Роллана. Но время для визита к нему Виткин с Лайонсом выбрали неудачно. Они хотели рассказать ему правду о Советском Союзе – терроре, голоде и экономическом хаосе. А он не мог или не хотел поверить в их рассказы. Уже год, как в Германии пришел к власти Гитлер, и Роллан видел в СССР единственный оплот против фашизма. Сам он там не был, но то, что знал от других, от того же Бернарда Шоу, противоречило от них услышанному. Какой такой голод, если Шоу, отпраздновавшего свое 75-летие в СССР, во время визита кормили икрой? И уж совершенно невозможно поверить, будто Сталин не более чем «вульгарный гангстер».

Лайонс после шести лет в Советской России был уже не тем восторженным ее поклонником, каким был, когда брал интервью у Сталина. Что помогло ему прозреть относительно сути советского режима? Увиденное, конечно. Но и откровенные разговоры с Виткиным. И, вероятно, общение с Булгаковым, который, по свидетельству советника посла США Чарльза Болена, всегда «без колебания высказывался по поводу советской системы». Он уже был готов к написанию своей «Командировки в утопию», в названиях глав которой («Аллилуйя», «Сомнения» и «Разочарование») нашли отражение происшедшие с ним метаморфозы.