Как знаю, как помню, как умею

Приснился мне сон. Описать его трудно. Он неповторим в своей бессмысленной нежности. Сон про брата Володю. Сон про искусство. А все началось с того, что, проснувшись рано утром, я увидела, как занавеска на окне просвечивает листьями винограда, а рядом полна плотности и покрыта синим горошком. Господи, — подумала я, — это и есть искусство. И заснула… И приснилась мне какая-то странная витрина, вроде грота, и там картины. Очень красивые картины моего брата Володи.

Все по поводу природы. Но одна лучше всех — во весь холст рот открытый, почти квадратный. Потом понимаешь, что этот рот смеется, а там внутри — волшебное пространство. Там рассказана целая сказка про зубы — камни драгоценные, про город гортань. Наискось какие-то деревья растут. И язык не язык, а холм, а слюнька — ручеек. И все прекрасно, и все светится, и все смеется, и все славится поэтом! И узнать можно, чьи губы, чьи зубы. И этот кто, лишь только откроет рот в смехе, сразу же показывает сказку прекрасную и поэтичную. И сразу думаешь, как прекрасно все в природе. Природа — это красота. И еще — нет ничего выше любви поэта.

* * *

Почему мы не узнаем у людей пока они живы так многого, чего не знаем? Все приблизительно. А потом выстраивают свой образ, и мы начинаем выдумывать наши ощущения. Чего только не пишут про ушедших людей, и потом они застревают в истории совсем другими, чем были.

* * *

Было сыро, промозгло (мы ехали в декабре). Ничего нет хуже ташкентской зимы. Вокзал плохо освещен. До поезда еще далеко.

Он шел в другую сторону от людей, ему было все равно, прижать бы только к себе поэму, больше его ничего не интересовало.

* * *

Я знала много звезд — не только их названия — я узнавала их в лицо. Как от Большой Медведицы разыскать Вегу и Альдебаран. Я сейчас смотрю на небо как в темный лес с светлячками, не то звезды, не то спутники. Не поймешь. Ничего не помню, ни одной звезды. Иногда, правда, сверкнет над горизонтом красным глазом Марс. Смотрю на звезду и думаю — это Вега, а она вдруг задвигается и превратиться не то в спутник, не то в самолет с огоньком-звездочкой на хвосте. Вот вам и Альдебаран!

* * *

Дождик рубил в окно. Стекло обливалось слезами.

* * *

Испуганные тучи.

* * *

Искусство всегда немножко выдуманное, и в этом его прелесть. Оно выправляет жизнь и помогает жить.

* * *

Нет гордости в сердце, переполненном любовью.

* * *

Человек счастлив за счет чужих страданий.

* * *

Весь ужас в том, что мы хотим быть нужны только тому, кто нужен нам.

* * *

Неужели Вы не можете, для разнообразия, сказать что-нибудь другое?

* * *

Какие-то осколки.

* * *

Кто работает, тот спокоен и кроток.

* * *

Есть любовь вырванная, а есть любовь отданная и полученная.

* * *

Быть может, Бог чаще склоняется к нам, чем это нами ощущается.

* * *

Зовсад.

* * *

Такая женщина приличная, врач, вся стриженная, а под себя конфетки прячет.

* * *

Как мне он рот глиной набил, так зуб и вырвал.

* * *

Настоящие люди никогда не бывают грубы без намерения.

* * *

Дом все уменьшался и уменьшался. Он изрубался на дрова, продался, разворовался, растерялся, проелся, перевоплотился в обувь и одежду и, наконец, вместился в одну комнату.

* * *

Самое главное в жизни продолжается всю жизнь, пока его не заменит более важное (детство, любовь, подлость, война, смерть).

* * *

Она научилась творить счастье внутри себя (Шура Кольцова).

* * *

Страх — но не трусость.

* * *

Жизнь стала такая опасная: идешь все время как по кромке льда.

* * *

Не могу ни вспомнить, ни забыть (Ахматова о Мандельштаме).

* * *

Е.С.

Начитавшись в последнее время разной «мемуаристики» и воспоминаний и «мовизмов», я с прискорбием увидела (поняла), как беззащитны умершие люди. И еще я поняла, что и мой путь по жизни кончается, и спешу поэтому записать, по возможности правдиво, то, что я видела и знала доподлинно.

* * *

Переделкино.

Ужасно много старух и почему-то на костылях или с палками (и у всех повреждена шейка бедра — это сейчас модно). И мужчины все с одинаковыми лысинами — ото лба и сзади в 3-х сантиметрах бахромка волос, отличаются только по цвету — рыжие, седые, серые. Ну а в общем все одно и то же. И всегда все об одном: — «Вы были на воздухе? — Я иду с воздуха. — Ну как на воздухе? Какой сегодня воздух?» Этот воздух стоит кругом меня, как бетонная стена. И так бы и схватила топор и разрубила его. Сижу без воздуха. Наблюдаю воздух из окна. Как стога, торчат зеленые кипарисы. Шесть штук. Плотные как из зеленой ваты. В них ныряют маленькие птички как в стену, вот высунулся маленький клест и машет мне. И манит. Дорожка к нашему корпусу убийственно прямая, даже видна калитка в конце. Но Сережа по ней не идет. Сосны такие толстые, а береза совсем тонкая и выросла выше, чем сосны.

Хлопают дверцы машин. Все время кто-то приезжает.

Приветливо лают собаки. В общем, осень как осень — даже хуже обыкновенной. Даже, если не летают самолеты, стоит звенящая тишина, и тогда бывает слышно, как где-то идет поезд.

Некоторые, которые без костылей и без палочек, ходят вразвалочку. Надо и мне так попробовать: голова будет меньше кружиться.