Женни в зеркало глядится, отраженью улыбаясь. Говорит (переведу вам): «В жизни может все случиться — в этом я не сомневаюсь. Только тот, который все же мне судьбою предназначен, верю — сердце растревожит скоро… Впрочем, что гадать? Чему быть — не миновать!..» И потом, служа в отеле, от жаргона крановщицы Женни так и не сумела в полной мере отучиться. Но в душе она хотела стать приветливей, нежнее. Потихоньку хорошела… Только были рядом с нею постоянно бабьи свары и… обшарпанный паркет. А теперь вот — примария («Интересно — силы нет!»).
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тов. примарь Вереску Паул был подтянутый, худой, занимался физкультурой и работал над собой. А еще — был тверд в решеньях и решал вопрос любой на своем рабочем месте, как положено мужчине. И верхом неплохо ездил, и носился на машине, элегантно одевался и ходил, слегка пружиня, настороженной походкой своего боксера Рекса, что любил с изюмом кексы. Коль примарь не в духе — значит, берегись, Марин Остаче! Зам.-то знал его натуру, и когда начальник сдуру начинал вдруг кипятиться, Ион Марин старался смыться. Но, снимая напряженье, будто бы свирель пастушья, легкий, нежный голос Женни очищал тогда их души… Как-то (дело было в мае) Ион, возможно даже, зная то, что пес Вереску — Рекс под окном жевал свой кекс, вылил в форточку, однако, кружку пива… А собака с аппетитом, суетливо, тут же вылизала пиво. Семь минут была счастливой, но потом ей стало хуже, и она вернула ужин и заснула в этой луже, не издав вообще не звука. Отвратительная штука! Ион Марин был ошарашен, а Вереску — просто страшен: «Ты! Безмозглый ты тупица, негодяй, садист, убийца! Знал же ведь, что бедный Рексик от природы эпилепсик! Как же изверга Остаче родила когда-то мама?! Да и кто вообще назначил вот сюда, на место зама, Иона чертова, Марина?! Туп, как тюбик «Поморина», да и то — уже без пасты!..» Но вмешалась Женни: «Баста! Что, уже нельзя без драки? Лучше б кто-нибудь из вас сульфазол принес собаке!..» Так вот Женни примирила руководство примарии.
А потом стряслось несчастье с виноградом «разакия», из которого Вереску собирался сделать вскоре бесподобное вино. Он мечтал об этом, но… зам., Ион Марин Остаче, как обычно, напортачил, положив в бродильный чан небольшой букет полыни («…да таких, как он, болванов гнать, чтоб не было в помине!..»). Но на этот раз у них обошлось без унижений, потому что снова Женни, мудрая, как Нефертити, объяснила им обоим, что спиртное из полыни помогает при нефрите, при неврозах и циррозах и особенно при раке (между прочим, это — враки!). Но для Паула Вереску все звучало очень веско. Он поверил Женни сразу и сказал такую фразу: «Если б скинуть мне годков эдак… дцать — без дураков, я б не был холостяком! Да-а, Женика — вот о ком я мечтал когда-то, с детства…» Женни скромно, без кокетства улыбнулась комплименту, но позднее, вспоминая смысл этого момента, Женни тихо чертыхалась и уже не улыбалась.
Дни зимой тянулись долго в нудном чтении бумаг; без особенного толка перебрав свои тома, Женни рылась в этом вздоре в предвкушении каких-то удивительных историй. Даже шеф Вереску Паул вместе с ней читал на пару. И тогда они часами перелистывали стопки, пожелтевшие с годами. Например, какой-то даме основаньем для развода послужил довольно веский аргумент такого рода:
«В то время, когда мой бывший муж, будучи студентом, проживал в общежитии с двумя своими сокурсниками, я его навещала. Часто он уходил на занятия, и я заставала у него в комнате одного из соседей. Таким образом, время от времени мне приходилось поддерживать чисто случайные интимные отношения с последними. В настоящее время стало известно из достоверных источников, что он уходил из общежития умышленно, и, следовательно, я считаю себя в праве ходатайствовать о том, чтобы моему бывшему мужу присудили выплату алиментов в мою пользу».
Тем не менее другие были трогательней все же. Даже жалко становилось «ангелочков бедных»… Боже, и за что им эти муки, эти беды и напасти?! Сердце Женни наполнялось состраданьем и участьем: