Как зовут четверку «Битлз»?

…И пришла зима со снегом, с одиноким санным следом, тающим в тени деревьев. Если не живешь в деревне, невозможно ощутить эти сказочные зимы. Даль искрящейся равнины с лентою товарняка; затонувшие в пространстве крохотные полустанки, дымные, как облака; рыночный сорочий грай в приближенье скорой вьюги, россыпи вороньих стай, разлетевшихся в испуге над заснеженным покоем, да и многое другое, что в душе владеет вами… Воздух, пахнущий дровами, разожженными в печи, и как будто не от солнца исходящие лучи, словно нити паутины. Тайна девственной равнины, спрятанная на рассвете в ней самой; туман и ветер, шелестящий в тишине листьями чертополоха… «В самом деле, разве плохо здесь, в селе, заночевать?» — рассудила как-то Женни. Ей хотелось помечтать, разбудить воображенье, предаваясь звездным снам… И она осталась там. На уютной раскладушке в доме тетушки Флорики. Были пончики, и плюшки, и варенье из клубники. И хозяйка с увлеченьем говорила ей о сыне, как он служит в Бухаресте «в офицерском важном чине». А под утро — на насесте прокричали петухи — Женки для себя решила, что не так уж и плохи наши здешние края по сравнению с иными, нереальными мирами. Тайна, в сущности, не может долго властвовать над нами, коль она отдалена. Ты витаешь в эмпиреях, но вблизи тебе виднее этой тайны глубина. Рядом с нею исчезают и невежество, и спесь…

Дней, наверно, через шесть Женни снова повстречала Джелу там же, у перрона: «Где так долго пропадала? Прямо важная персона…»

Женни тихо рассмеялась, поведя слегка плечом, про себя сравнив, конечно, Джелу с Юношей-лучом…

…Вдруг соседка по столу обратилась к ней с вопросом:

— Ты из дома тридцать восемь? Нам с тобою по пути.

— Да, — сказала Женни, — кстати, мне уже пора идти.

Джелу хмыкнул:

— Бога ради… Ну давай-давай, кати!..

И, налив бокал вина, осушил его до дна… Тускло брезжила луна в темном небе, и покуда шли они до дома вместе, по пути разговорились, подружились… А в подъезде вдруг попутчица Женики (по годам совсем девчонка), ее чмокнув на прощанье и со лба откинув челку, прошептала ей на ухо:

— Извини меня, старуха! Ты вообще очаровашка, но не обижайся, знаешь, уши вянут, слушать тяжко, как порой ты выступаешь!

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Глядя в зеркало, Женика платье медленно снимает. Юбки, кофточки и блузки каждый день она меняет. Вам скажу, привычка эта неспроста к ней привязалась — с той поры, когда одетой, в робе, Женни отсыпалась в общежитье после смены… Снилось ей, что утром в стену недостроенного храма заживо ее, Женику, как жену Маноле — Ану[19], — замуровывают парни. В те года она бедовым, дерзким норовом гордилась, и в карман за крепким словом Женни лезть не приходилось. Стройка ведь всему научит, лишь была бы только хватка: за день прогулять получку и питаться на двадцатку… «Да! — сказала Женни гордо. — Знаешь, сколько в жизни было… Как-никак, а все ж три года я на стройке протрубила. Вот такая, мать, картина… А теперь возьми, к примеру, рифмоплета и кретина, что писателем зовется[20]: описать мою манеру он не может, а берется… Потому я злюсь, как эта… Тоже мне, нашли поэта!» Нела, смирная овечка, тут же вспыхнула как спичка: для нее слова Женики, вероятно, были дики. (Что ж, она права, как видно. Речь ее так колоритна! Я сдаюсь… Ее манеру передать мне не под силу, но ругается, поверьте, эта девушка красиво!)

А когда весной на стройку в первый раз пришла Женика, то была в ту пору стройной, словно дикая гвоздика. И глаза ее, как поле в летний полдень, зеленели, и в обтяжечку на бедрах джинсы модные сидели. С недоверием, скептично на нее бросали взгляды: прилетела, дескать, птичка! Что ей тут, на стройке, надо? Теплое местечко, ясно! «Тут у нас конторы нету! Вам бы следовало в центре поискать работу где-то». «Но позвольте, я же техник, мне контора не нужна…» — робким тоном гимназистки возразила им она. Инженер скривился: «Ладно… с малышней всегда заботы! Бригадир, прими девчонку. Подбери там ей работу!..» Бригадир с лицом опухшим глянул и остолбенел, и малиновые уши стали белыми как мел.