«Какаду»

Рен бросил яростный взгляд на людей из взвода Сфинкса. Они стояли возле грузовика, приставив винтовки к ногам. Ребята эти пристально вглядывались в него, но, против ожидания, ничего враждебного в их взглядах он не заметил. На их лицах лежала печать озабоченности и уныния. Он еще раз окинул быстрым взглядом вооруженную группу людей. Вот длинный Войтек, из-за огромного роста получивший прозвище Гевонт[41]. Неловким усталым движением он старался пригладить ворох спутавшихся волос с торчащими кое-где стебельками соломы. Потом он заметил юного Ястреба с бледным, испуганным лицом и мрачного коротышку Дзика. Скорее всего, это он освободил ночью связанного Грозного и помог ему бежать из лагеря. Рен отвернулся от него и перевел взгляд на невзрачный лужок по ту сторону рва, по краям которого росли карликовые сосны и рахитичный кустарник. Там лежал второй милиционер. Пока еще живой, но конец его был уже близок. До Рена доносилось его тяжкое сиплое дыхание, похожее на предсмертный хрип грузного зверя. Рен набрал в легкие воздуха и тяжело вздохнул. В голове у него был полный сумбур, а после этой сумасшедшей езды стоял еще и шум в ушах. Но вот сквозь этот шум стал пробиваться какой-то мерный и отчетливый звук, с каждой секундой он становился все более громким и отчетливым. Рен с растущей напряженностью прислушивался. «Кровь, — подумал он. — Это кровь капает в воду. Кровь из головы этого парня». И стал еще внимательнее вслушиваться в странный, постепенно все заполняющий звук. «Ведь это же кузнечики», — решил он через минуту. И постепенно успокоился. Согретые солнцем кузнечики приступили к исполнению своего утреннего концерта и скоро так разошлись, что весь воздух загудел от их пронзительного пения. Он осторожно оглянулся. Сфинкс вытирал пот с лица, и подбородок у него дрожал мелкой дрожью, как будто он вот-вот заплачет. Вятр по-прежнему находился по другую сторону машины, до половины заслоненный капотом. Он был так же бледен, как и Сфинкс, но держался спокойнее, только глаза его светились лихорадочным блеском. Внизу захлюпала вода, и Рен бросил взгляд в сторону рва. Труп милиционера сполз ниже, и вот — Рен даже задержал дыхание — голова паренька полностью погрузилась в болотистую лужу. Хрипы умирающего на лугу тоже затихли. Но тело его все еще сотрясала лихорадочная дрожь. Наконец Рен увидел, как тот еще раз приподнялся на руках и тут же, как подкошенный, прильнул к земле последним своим движением, таким же неотвратимым, как сама смерть, прильнувшая к нему.

Глядя на все это, Рен вдруг почувствовал, что в нем самом что-то перевернулось. Он не понимал, что именно с ним случилось, но почувствовал это всем своим существом. Он был все так же напряжен, но все его сомнения и тревоги как бы преобразились и слились в один непреодолимый порыв, твердо устремленный к одной цели. И он отчетливо осознал, что теперь уже никто и ничто не заставит его отказаться от убийства Грозного. Теперь он был спокоен и уверен в себе. При этом он полностью отдавал себе отчет, что это будет не по правилам, но отступить уже не мог. Ибо в нежданном проблеске, озарившем его память, перед его внутренним взором вновь замаячило хрупкое, полудетское тело Серны, ее кровь и маленькая детская пятерня, беспомощно сжимающая рукоятку револьвера.

Незаметным движением он достал пистолет. «Боже мой, — с чувством невыразимой боли подумал он, — боже мой, так вот к чему мы все в конце концов пришли!..» И только после этого он взглянул на человека, жизнь которого теперь была лишь безнадежным и абсолютно неотвратимым падением в небытие.

Грозный сделал шаг в его сторону — и вдруг остановился. Под мышкой он сжимал приклад короткой винтовки бельгийского образца. Его темное и мрачное, искореженное шрамами лицо, покрытое черной, несколько дней не бритой щетиной, выражало трудно скрываемое удивление. Было ясно: он захвачен врасплох. С трудом сосредоточиваясь, он наморщил брови, и его воспаленные, красные от бессонных ночей и пьянства глаза впились в Рена. Он разглядывал его так пристально, будто увидел в первый раз в жизни. «Однако этот щенок осмелился рвануть за мной в погоню, — думал он. — Вдобавок в одиночку. Вот это да!»

Что касается рыжего Вятра и Сфинкса, то на них он вообще не обратил внимания. Этих двоих не стоит принимать в расчет. И тут, быть может впервые в жизни, ему вдруг стало жаль, что сейчас придется убить человека. Единственное, что он по-настоящему ценил в людях, — это смелость. А то, что Рен смелый, он знал точно. Рен, правая его рука, можно даже сказать — верная его тень. «Единственный человек, который действительно меня не боялся», — подумал он.