Какая она, победа?

Сходил с ними на Корону. По «двойке». Они и теперь, после прыжка на

Памир и знакомства с фирновым плато, не проявляли особой любви к

альпинизму, а скорее терпели его, как терпят противочумные прививки, без

которых запрещен въезд в пограничную зону. Нужны уколы? Что ж, колите.

Нужен подъем на высоту? Что ж, пошли на Корону, раз уж без этого нельзя

на Памир. Терпеливо топтали глубокий снег, раскисший под полуденным

солнцем. Старательно ставили палатки для ночевки, запланированной

неподалеку от вершины с таким расчетом, чтобы утром по крепкому насту

спокойно выйти наверх, к туру с запиской.

Когда палатки были поставлены, Петриченко подошел к Балинскому.

— Слушай, Толя, раз уж так обязательно идти на самую макушку,

может, сегодня и сходим? Чего тянуть?

— Но ведь утром-то легче! По холодку, со свежими силами...

— С какими силами, откуда? Может, сейчас и сходим? Чего сидеть,

душу томить? Еще до темноты три часа, успеем!

Отпросились у руководителя сборов. Пошли. Странное дело, с этими

людьми, такими далекими от гор, Толе куда проще находить общий язык,

143

чем с иными товарищами-альпинистами, с кем, казалось бы, должны были

понимать друг друга с полуслова. Да и сам пришелся по душе

парашютистам, прижился у них, что опять-таки удавалось далеко не всем.

Особенно не терпели здесь людей суетливых, многословных, людей с

претензией, не привыкших к серьезной и будничной работе.

В Балинском парашютистам нравилось многое: его спокойная

обстоятельность, его стремление делать все основательно и наверняка, его

отзывчивость к любому, даже незнакомому ремеслу, суть которого он

схватывал с легкостью много повидавшего и поработавшего человека,

привыкшего во всем полагаться прежде всего на свои руки. Ребята шутили,

что Толя без ножа может вскрыть консервную банку, а что касается пивных

бутылок, так это для него еще проще: подденет ногтем большого пальца, и

пробки нет.

Наверное, он и в самом деле мог проделывать такие фокусы. Однако, как

истинно рабочий человек, к инструменту привык относиться уважительно,

будь то штопор, охотничий нож, перфоратор или набор титановых скальных

крючьев по рублю штука, запас которых он пополнял чуть ли не с каждой

получки. К альпинистскому снаряжению Балинский был особенно

неравнодушен, и у него всегда все было свое, начиная от спального мешка и

кончая блоком для подъема рюкзаков на стенных маршрутах. Об альпинисте

можно судить даже по тем шерстяным носкам, с которыми человек

отправляется в горы. У Балинского носки всегда были на зависть крепкие,

высокие, как пайпаки. И если Балинский вытаскивал из рюкзака куртку-

анарак, она оказывалась у него особенной. Надевал пуховку, она была раза в

полтора больше обыкновенной.

А главное, не работа находила Балинского, а он работу. И это не могло

быть не оценено по достоинству. Попав в команду Петриченко, в общем-то,

не очень раскрывающуюся перед человеком «со стороны», он и дня не

чувствовал себя гостем, тотчас, не ожидая приглашений, включившись в

сложную хлопотливую работу по подготовке к прыжкам. Отличала его от

144

парашютистов разве что рыжеватая мужичья борода, которую он отпустил

для памирских холодов и которая так не вязалась с парашютом, шлемом,

всем аэродромным антуражем. А если учесть, что брюки, выданные в

каптерке, оказались для Толи, мягко говоря, коротковаты, что из-под куцых

казенных штанин выглядывали подвернутые по щиколотку синие

тренировочные бриджи, а на ногах красовались альпинистские, на

толстенной рубчатой подошве «вибрамы», то нетрудно представить

оживление, возникавшее всякий раз при его появлении у самолета.

—Да сними ты эти брюки, — не выдержал однажды Петриченко, — ты

мне все дело сорвешь этим цирком. Людей отвлекаешь!

В свой первый прыжок Балинский так старался выполнить все то, чему

учили парашютисты, что, занятый этими мыслями, и волнения особенного не

испытал, а тем более такого, когда руководителю приходится повторять

команду или даже дружески помочь, если у новичка не хватает решимости

сделать этот единственный и такой невозможный шаг в пустоту. Он с трудом

дождался команды, а в люк ринулся с такой энергией, что многоопытнейший

Слава Томарович, наблюдавший за прыжком, сделал ему на земле

соответствующее внушение:

—Ты так на крыло запрыгнешь. Ты просто ложись на воздух. Ты ведь не

в речку прыгаешь, верно? С самолета!

Второе замечание Толя получил за выполнение затяжного прыжка. Да

еще и какое, ведь на земле о чем только не успели подумать! Прошли

положенные десять секунд задержки, а купол над Балинским все не

раскрывался. Парашют отказал? Тогда где же запасной? Или, может, парень

растерялся? Что удивительного? Всего лишь третий прыжок!

—Я что думал, — оправдывался Балинский после прыжка, — когда

человек волнуется, он хитрит, он будет считать быстрее. И я старался считать