Какие большие зубки

Время вернулось к привычному ритму, когда Артур схватил моего отца за воротник и с невероятной силой развернул его. Он поднял его в воздух, как будто папа ничего не весил. Теперь мы с папой оба ошеломленно смотрели: я на него, а он на Артура.

– Я не могу допустить, чтобы что-то случилось с твоей семьей, – сказал Артур. – Ты меня понимаешь?

Отец молча кивнул. Артур поставил его на землю и отпустил, смахнув пыль с пиджака.

– Идем, Майлз, – сказал он, – выпьем твоего бренди.

Они ушли вместе, и казалось, будто все снова стало хорошо. Я стояла возле машины под крышей гаража, а с неба тем временем посыпался мелкий дождь.

Я была шокирована. Отец никогда меня не бил, по крайней мере, я такого не помнила. Я подобралась близко к правде, которую он хотел от меня скрыть – к той самой, что так расстроила его тогда, в библиотеке. Но еще более странным было то, что на словах «ты меня понимаешь?» Артур смотрел не на папу, а на меня.

До конца дня отец игнорировал меня. Стоило мне войти в комнату, как он тут же выходил. Исключением стал ужин, когда он говорил со всеми, кроме меня. Казалось, ему стыдно, но почему тогда он не извинился?

Я думала, не поговорить ли с ним, не извиниться ли самой, но это было сложно, потому что я не понимала, в чем провинилась. Я всего лишь задала вопрос. Артур был прав: здесь никому нельзя доверять.

* * *

Та буря, что накрыла побережье в ночь смерти бабушки Персефоны, так и не ушла. Тучи висели над нами, серые, холодные, гнетущие, то и дело рассыпая тут и там крохи дождя. В день бабушкиных похорон небо разверзлось, и дождь лил не переставая.

Проснувшись в то утро, я посмотрела на грязные ручьи, бегущие по дорожкам, и подумала, что никто не придет. Но после полудня у кромки леса показалась разношерстная группа. В такую погоду ни одна машина не смогла бы подняться на холм, поэтому люди шли пешком, держась друг друга и настороженно косясь на деревья.

Пришли в основном женщины да горстка испуганных мужчин. Почти все держали в руках либо походную трость, либо остроконечные зонты. Один старик сжимал в руке каминную кочергу. Увидев нас, гости подняли вверх свои конверты в траурной рамке, будто обереги.

Отец встретил их на крыльце и отправил вдоль дома к саду. Мы же, члены семьи, прошли туда через кухонную дверь и встретили гостей. Дедушка Миклош, папа, Маргарет и Рис вынесли сосновый гроб через заднюю дверь, и мы все пошли следом за носильщиками по узкой тропинке сквозь березовую рощу.

С неба лил дождь, на удивление теплый. Мама выглядела довольной. Она подобрала подходящую одежду: тонкое черное хлопковое платье и шляпа с вуалью. Мама опиралась на папину руку, чтобы легче было переставлять слабые ноги, и позволяла дождю промочить себя насквозь. Мне захотелось сделать то же самое, но на меня смотрели горожане, а я не могла вести себя странно перед ними. Я слышала, как они перешептываются обо мне: «Вернулась из школы», – доносились до меня обрывки фраз. – «Не такая, как остальные». Это я уже знала.

Я обеспокоенно вглядывалась в толпу. Бабушка Персефона велела не впускать в дом никаких незнакомцев, и я только теперь поняла, что похороны могут стать удачным моментом для кого-нибудь, чтобы тайком пробраться в дом. Я стала сверять пришедших со списком имен и приглашениями и заметила кое-кого, кого поначалу не узнала: худощавый мальчик в черном со стрижкой «под горшок». Он был без зонта и без дождевика, но дождь словно на него и не попадал. А рядом с ним в темной широкополой шляпе шла… бабушка Персефона?

Нет, поняла я, когда торопливо догнала эту женщину. Это была моя тетя Лузитания, приехала из самых Сиракуз. А мальчик – это ее сын, мой кузен Чарли. Я его вспомнила. Он мне даже снился, поняла вдруг я. Где-то в глубине ночного леса…

– Тетя Лузитания, – позвала ее я. Тетя повернулась и вздрогнула при виде меня. На нее вода тоже не попадала: капли отскакивали от ее шляпы и, словно страшась ее тела, улетали прочь. – Мы так рады, что вы смогли приехать.

Она нахмурила брови.

– Что?

– Я говорю, мы рады, что вы приехали.

Она уставилась на меня так, словно я сморозила глупость. Я перевела взгляд на Чарли – может, он поможет мне, или придумает, что еще сказать. Ему было около тринадцати по моим прикидкам. Я не видела его с самого детства.

– Как дела, Чарли?

– Моя бабушка только что умерла.

Они оба были так похожи на бабушку Персефону, что мне стало стыдно за само свое присутствие здесь. Они шагали слаженно, не прикасаясь друг к другу, то и дело обмениваясь быстрыми взглядами, отчего напряжение частично уходило с лица тети Лузитании. Чарли был младше меня, и он знал, как вести себя с мамой, как одним своим существованием сделать так, чтобы она чувствовала себя комфортно. Моя же мама шла с самого краю, держась за отца, вымокшая до нитки, и сквозь мокрую вуаль говорила что-то грузной торговке рыбой в желтом дождевике поверх траурного черного платья. Женщина сторонилась этой парочки, и я не могла ее винить за это; вблизи она, должно быть, видела то, что было скрыто под вуалью.