Какие большие зубки

– Туда, в тихую деревню, – начал он, – иногда слетались вороны. Их стая тучей закрывала солнце. Мы прятались в церкви и держали двери, пока птицы ломились в них и в окна. Мы ждали, пока они улетят. Но однажды… – Он сделал паузу и облизнул пересохшие губы. – Однажды я опоздал.

И тут он перешел на бессловесную речь. На моих глазах его дряхлое тело начало распрямляться, пока передо мной не появился молодой Миклош, мой ровесник, который гнул спину, налегая на вилы. А потом он поднял голову вверх и застыл, и лишь глаза его блуждали по гигантскому пустому залу. Я поняла, что он снова их видит: тучу ворон, огромную, размером с дом.

– Их было много, – сказала я.

– Я потерял шляпу, так быстро бежал.

И мой дедушка Миклош, потерявшись в собственных воспоминаниях, развернулся и бросился к выходу.

Он всем телом налетел на дверь и принялся бешено молотить ладонями по черной древесине. Я огляделась, ища, кого бы позвать на помощь, но никого не было.

Он беззвучно кричал, открывая и закрывая рот, пока слезы ручьями катились по его лицу; то и дело оглядывался через плечо, пока стая ворон в его воображении подбиралась все ближе и ближе.

Почему он так себя ведет?

Из-за звона.

В доме не было ни единого колокольчика. Я вспомнила, как Луме однажды подарили игрушечного ягненка с колокольчиком на шее, и бабушка Персефона, зажав язычок колокольчика пальцами, перерезала ленточку и выкинула его, не произнеся ни слова. Никто не звонил в колокольчик, чтобы возвестить об ужине, часы дедушки Миклоша не звонили, дверного звонка не было. Ни рождественских бубенцов, ни телефона.

– Дедушка! – я опустила ладонь ему на плечо. – Это все не по-настоящему.

Он повернулся ко мне – волчья голова с обнаженными острыми клыками. А потом кинулся на меня, щелкнув зубами в паре дюймов от моего лица.

Я отшатнулась, упала на лестницу, а затем побежала наверх, в свою спальню. Я не знала, гонится ли он за мной: стук сердца перекрывал все остальные звуки. Оказавшись в своей комнате, я заперла замок и подперла дверь стулом. И осталась стоять на месте, боясь даже вздохнуть. Некому было крикнуть: «Миклош! Прекрати!»

Некому было меня защитить.

Когти застучали по паркету. И остановились перед моей дверью.

Какое-то время он скребся в дверь и выл. Даже после того, как он ушел, мне потребовалось еще много времени, чтобы собраться с силами и перевести дух. И тут же из моей груди вырвались тяжелые всхлипы, которые я все это время сдерживала. Я упала на выцветший лоскутный коврик, схватившись за голову. Я не справлюсь. Одна я точно не справлюсь.

И только теперь я поняла: мне вовсе не обязательно справляться в одиночку.

В моей голове всплыло найденное мною письмо, письмо от второй нашей бабушки. Той, что жила во Франции и писала, что всегда будет любить свою дочь. Бумага с запахом лавандовой воды. Это писала мамина мама, значит, она наверняка что-то может знать. Она должна понимать хоть что-то в чудовищах.

Я вспомнила слова Лумы о том, что она, возможно, как мама, только вся целиком такая. Но это уже не имело значения. Мне нужна была помощь.

Наконец, выплакав все глаза, я заставила себя лечь в постель. Но мне все равно было слишком страшно засыпать. Поэтому я просто лежала, натянув одеяло до подбородка, и пыталась представить себе ту вторую бабушку. Когда над морем забрезжил рассвет, а из вестибюля раздалось пение Лумы, я, наконец, нашла в себе силы встать с кровати.

Я ждала у себя в спальне с приоткрытой дверью, прижавшись лицом к щели, пока папа не вышел из своей комнаты. Едва послышался звук закрывающейся задней двери, я проскользнула в родительскую спальню и открыла мамин сундук. Сигаретная коробка с письмами лежала на том же месте, где я ее оставила. Я схватила коробку и вышла из комнаты, довольная собой. Но, проходя по круглой галерее над главным залом, я ощутила порыв холодного ветра. В панике я перегнулась через перила, думая, что будет, если кто-то вошел и меня застукают. Но дверь была закрыта. На паркетном полу внизу тоже никого не было. Из звуков я слышала только глухое тиканье старых часов и позвякивание канделябра. Я облегченно вздохнула, хотя так и не поняла, откуда взялся ветер. Такие уж они, эти старые дома, сказала я себе. Вечно в них сквозняки.

И все же я нервничала, пока искала тихое место, чтобы написать письмо. Разумеется, самой подходящей была библиотека бабушки Персефоны. Но когда я пришла туда и попыталась сесть за ее длинный рабочий стол, у меня возникло отчетливое ощущение, будто за мной наблюдают. Я снова вышла в коридор, прошла через прачечную, поднялась по винтовой лестнице для прислуги на третий этаж с кучей маленьких комнаток и закутков. Некоторые из комнат были обставлены мебелью, в других находилось по одному-единственному предмету (монетка на полу посреди комнаты или шахматный столик, за которым сидело подобие деревянного манекена), а некоторые оказались абсолютно пустыми. Я выбрала одну из пустых комнат с окном, которое удалось открыть, и, устроившись на подоконнике, начала писать.