Каким был для меня XX век. Российский посол в отставке вспоминает и размышляет

Последний раз я видел его как раз, когда он только заступил на эту должность, и он мне спокойно объяснил, что он — врач, а это — врачебное дело. «И вообще, — говорил он, — что сидеть дома!» Было это летом 1966 года, когда я прилетел из Канады в отпуск и вместе с женой и маленьким сыном посетил родной Петровск. Мой отец порадовался внуку.

Во время той последней беседы со мною отец был грустным. Пожаловался на одышку, на склероз, который, какой сам сказал тогда, не научились покалечить. Но на жизнь не жаловался. Принимал ее, как она есть. А я после этого не раз размышлял о том, сколько же испытаний выпало на его долю! Три года солдатских окопов в Первую мировую, более двух — в гражданскую, четыре — в Отечественную. Около десятка лет в войсках и все на передовой. Отвоевался наперед и за меня, и за моего сына.

Отец скончался 12 апреля 1968 года в возрасте 72 лет.

Сообщение о кончине отца я получил в Канаде в самом конце апреля. Мама прислала письмо, в котором объясняла, что вызывать меня телеграммой из Оттавы в Петровск на похороны было совершенно нереальным делом. Она была права, но от этого легче не стало.

Завершая рассказ о «предках», вновь вернусь к самой дорогой мне памяти — памяти о моей маме Елизавете Петровне.

Именно ей я обязан всем, что может быть признано хорошим во мне. Она всегда была для меня примером. В молодые годы я этого не сознавал и нередко вызывающе отвергал ее советы и пожелания, но она не обижалась, была терпелива. Главное — она влияла на меня не словами (говорливой ее нельзя было назвать), а собственным поведением.

Пожалуй, самое существенное, что я усвоил еще в детстве и на всю жизнь, это — ее правило: «Не завидуй». Да, не завидуй никому, а живи, как сам можешь и как Бог помогает, и будешь спать спокойно. И еще: «Не лги и будь искренен с другими».

Рос я не пай-мальчиком и мог в отсутствие родителей забраться в банку с вареньем или устроить баловство со спичками, но на всю свою жизнь запомнил пару случаев, когда мама, желая услышать от меня честное признание, ставила перед собой, смотрела мне прямо в глаза и говорила страшные слова: «Вовка, не ври! По глазам вижу, что врешь!» Я «раскалывался» и заливался слезами, а мама уже спокойно уводила меня спать.

При всем том над мною не тяготела родительская опека, да этому и не способствовали обстоятельства. Родители все дни были на работе либо занимались хозяйственными делами. Когда я, восьмилетний, пошел в школу, для меня уже было очевидным, что это — мои «работа и забота», на подсказки нечего рассчитывать и за свои поступки нужно отвечать самому.

Мне, всему моему классу чрезвычайно повезло: первые четыре года нас учила, начиная с палочек и ноликов, чудесная учительница Ольга Ивановна Петрова, для которой все мы были как родные дети. Я молча сопел над тетрадками, иногда дрался в школьном дворе, когда меня дразнили, и ходил в отличниках.

Мама регулярно заглядывала в тетрадки, хвалила и подбадривала, тогда как отцу было некогда, он часто путал, в каком классе я учился.

Хорошо кормить меня и красиво одевать — это было маминой страстью. Одежду она шила сама и с большой выдумкой, гордясь зингеровской швейной машинкой, которую родственники подарили на ее свадьбу. Мама наряжала на Новый год елку, приглашала моих сверстников, поощряла нашу ребячью дружбу.

Был и «трудный» мальчишеский возраст, причем в самые тяжелые годы войны, когда мама занималась мною постоянно, проявляя большое терпение. Несколько разя серьезно болел, и она неделями выхаживала меня, не жалея никаких сил и средств.

Когда я, окончив школу, твердо решил ехать на учебу в Москву, мама много плакала и просила меня все обдумать, но не препятствовала. А я храбрился и настраивал себя на успех, тем более что получил в школе серебряную медаль, тогда единственную в городе. Все пять лет моей учебы в институте мама присылала мне посылки с продуктами, обычно — картошку и мешочек с пшеном, и деньги, благодаря чему я мог серьезно заниматься, не бегая разгружать вагоны. Все это сохранилось в моей памяти наряду с всегда спокойными и оптимистическими рассуждениями матери о жизни, о людях.

Мои длительные командировки в Англию, а затем в Канаду более чем на десяток лет ограничили наше общение. Когда я с семьей вернулся из Канады в Москву, не стало и Павла Ивановича. Мама осталась одна в своем доме в Петровске, подошел пенсионный возраст. Тогда мы с ней и решили, что наилучшим будет продать дом и сообща купить дачу под Москвой, где мама могла жить постоянно, находясь при этом поблизости от нас. Нашлась подходящая дача недалеко от Одинцова, и наших объединенных средств хватило на ее покупку.

Так, в свои 60 лет мама не без волнения начала новый отрезок жизни в Подмосковье, искренне радуясь возможности постоянно общаться с нами. Она быстро подружилась с новыми соседями, с энтузиазмом взялась осваивать свой сад-огород.