Каким был для меня XX век. Российский посол в отставке вспоминает и размышляет

Шолохов избегал того, что называют «паблисити», не любил фотографироваться и отказывался давать интервью журналистам, подчеркивая, что совершает всего лишь частную поездку с семьей в порядке отдыха.

В то время я исполнял обязанности пресс-атташе посольства, все обращения журналистов замыкались на мне, и я в силу этого оказался в затруднительном положении: вроде бы нахожусь постоянно с Шолоховым и в то же время не допускаю к нему.

Во время очередного разговора о просьбах журналистов я постарался «разжалобить» писателя, и он согласился дать перед отъездом из Лондона короткую пресс-конференцию.

На пресс-конференцию в уютном зимнем саду резиденции посла собралось около двух десятков журналистов, включая работавших в Лондоне корреспондентов ТАСС, «Правды», «Известий». Согласно пожеланию Шолохова, вопросы журналистов были ограничены темой литературы и литературного творчества. Но и на эти вопросы маститый советский писатель отвечал скупо и как-то неохотно.

Мне плохо запомнилось содержание пресс-конференции. Возможно, потому, что потратил всю энергию на то, что вел ее и одновременно переводил Шолохову. И сильно волновался, поскольку писатель был не вполне «в форме», о чем скажу позже. Отдельные моменты разговора Шолохова с журналистами все же остались в памяти. Так, на вопрос о неоконченном романе «Они сражались за Родину» писатель отвечал, что продолжает работать над новыми главами. О других творческих планах не стал распространяться, отделавшись шуткой. Охотно перечислял новые имена в послевоенной советской литературе, подчеркивал большую популярность в стране «толстых» литературных журналов, которые имеют самую широкую читательскую аудиторию.

Запомнился остроумный ответ Шолохова на вопрос, который задал журналист газеты «Манчестер гардиан» (позже переименованной в «Гардиан») Виктор Зорза. Он специализировался на советской тематике, и в те годы у нас его именовали не иначе, как «злостный антисоветчик». Итак, Зорза задал вопрос: почему же при таком обилии в СССР интересных авторов советская читательская аудитория так увлекается книгами переводных авторов с Запада? Ответ был кратким с присущей Шолохову усмешкой: «А чужая жена всегда интереснее». Он внес оживление, понравился журналистам, а Зорзе пришлось молча «проглотить» его.

Не «остыв» еще от пресс-конференции и оставшись наедине с Шолоховым, я, в свою очередь, тоже задал ему вопрос: как он так вдруг, после долгой паузы написал свой рассказ «Судьба человека», потрясший читателей правдой жизни, и не возник ли этот сюжет в результате встречи с человеком именно такой судьбы. Шолохов ответил кратко: был такой случай, и на этом замолк.

А был писатель не вполне «в форме», как я заметил выше, потому что уже находился, как говорят на Руси, слегка «под градусом». Посол еще в первый день после прибытия Шолоховых попросил меня быть внимательным к тому, чтобы гость не проявлял открыто свою слабость к алкоголю. Сама постановка такого вопроса тогда явилась для меня полным откровением, тем более что Михаил Александрович держал себя в руках. За обедом в кругу семьи под строгим взглядом Марии Петровны он выпивал стопочку-другую, и никаких проблем не возникало, а следовательно, и я не слишком волновался.

Забеспокоился я только однажды, когда увидел его сидевшим в одиночестве в пустой гостиной за столиком, на котором стояла бутылка армянского коньяка. Скоро должна была состояться встреча Шолохова с каким-то издателем, и он был чем-то озабочен. Тревогу в моих глазах он уловил сразу и сказал задушевно: «Не беспокойся, Володя, я в норме и буду в норме». Так оно и было.

По окончании визита в Лондон Шолоховы, согласно своим планам, направлялись в Данию, и мой посол поручил мне сопровождать их вплоть до дверей совете-кого посольства в Копенгагене, чтобы там передать их послу, как говорится, «с рук на руки».

Мы прекрасно пересекли Северное море на уютном датском теплоходе «Кронпринцесс Ингрид» и прибыли в Эсберг, откуда проследовали через полуостров Ютландия на остров Зеландия и в Копенгаген. Был теплый апрельский вечер, когда я у дверей посольства прощался с семьей Шолоховых, о которой храню по сей день самые добрые воспоминания.

Уже после ухода Шолоховых во дворе посольства оставался посол К. Д. Левычкин, дававший указания нескольким своим сотрудникам и, как я видел, заглядывавший в бумагу с проектом программы пребывания писателя в Дании. Копию программы он уже успел передать Шолохову. Помня указание Малика, я включился в разговор и сказать, что, вот, как мне было поручено моим послом, передал гостей «с рук на руки». Левычкин холодно ответил, что я свободен, после чего снова повернулся к своим сотрудникам.