Каким я был

Вспоминая эти гонки, я всегда думаю о Ризе. Он отыскивал меня, следовал за мной как тень. Я издевался над ним меньше других, он считал это проявлением дружелюбия. У Риза была чудовищная способность возникать как раз там, где его меньше всего ожидаешь, и залавливать тебя, как дикого зверя в силки. Большую часть времени я мечтал только о том, чтобы от него избавиться.

Никому не нужные тренировки в непрошеной компании побуждали при случае выходить из игры – однажды я укрылся за деревьями, в другой раз скорчился в камышах и дождался, пока толпа топочущих мальчишек скроется из виду. В таких случаях я с глубоким удовлетворением шел себе спокойно обратно, любуясь на курчавые облака, наблюдая бесшумный полет совы.

Тем сентябрьским утром было тепло, временами проглядывало солнце. Вереск на болотах отливал золотым и лиловым, поверхность моря казалась темно-зеленой. Отлив обнажил длинную полоску чистого песка между берегом и Стелой. Мистер Паркхаус гнал нас по дамбе бодрым галопом. Мое громкое, хриплое дыхание заглушало возмущенные крики болотных птиц. Впереди виднелись заброшенные рыбачьи лачуги, по большей части запертые, полусгнившие, с темными окнами. Как только мы, добежав до моря, повернули назад, непоправимое повреждение ахиллова сухожилия (мечты, мечты) вынудило меня присесть и укрыться за ближайшей хижиной, чтобы исчезнуть с глаз долой.

Мальчики пробежали мимо, только Риз немедленно притормозил. Беспомощная улыбка на его лице сама собой сменилась гримасой нездорового любопытства.

– Ты чего тут делаешь?

– Отвали, – ответил я.

Он покраснел как свекла и убрался.

Настала благословенная тишина. Я улегся позади хижины. Смотрел, как легонько поднимаются и опускаются волны. Дыхание выровнялось, и скоро в мире не осталось никаких звуков, вообще ничего, кроме неба, моря и песка. Через несколько минут облака рассеялись, блеснуло солнце и скучное море засияло как бриллиант.

Голос был чистый, со странноватыми интонациями, но вполне дружелюбный.

– Что ты тут делаешь?

Я вздрогнул. Передо мной стоял некто приблизительно моего возраста. Глаза черные, взгляд насмешливый. Худой, чуть-чуть выше среднего роста, босой, темные, густые, нестриженые волосы. Толстый старомодный рыбацкий свитер, мешковатые бриджи, а на самом деле обрезанные и закатанные брюки.

Он выглядел странно знакомым, словно причудливая версия меня самого. Вот такое лицо я хотел бы увидеть в зеркале. Чистая, мерцающая кожа напомнила мне поверхность моря. Он был нестерпимо прекрасен. Я вынужден был отвернуться – меня переполняли желания. Радость, страсть и осознание отчаянной несправедливости жизни.

– Прости! – выдавил я и вскочил на ноги.

Что видел он? Синюшную кожу, тугие шорты, пропотевший трикотажный жилет. Серый котенок за спиной мальчика поднял хвост и тоже уставился на меня. Дернул носом, словно вынюхивая шпионов. Оба смотрели во все глаза, но ни один не крикнул, чтобы я убирался. Не гонят – уже хорошо.

– Можно мне, – я искал повод (любой) остаться, – немного воды.

Мальчик помедлил, не то чтобы он колебался, просто ему было неохота. Потом пожал плечами, повернулся и исчез в хижине. Осторожно ставя лапки след в след, котенок двинулся за ним. Я – тоже, в восторге и упоении от непредвиденного развития событий. Они были так прекрасны – мальчик и котенок, а я просто грязный чурбан. Наплевать, я давно утратил чувство собственного достоинства.

Я легко охватил взглядом немудреную обстановку. Крохотная комнатушка выходит на море, такая же маленькая кухонька – на камыши. Вытертые, почти потерявшие первоначальный цвет коврики на грубом сосновом полу. Надбитые остатки фарфорового сервиза аккуратно расставлены на деревянных полках. Два окошка распахнуты прямо на море. В углу – узкая лестница на чердак, там, наверно, спальня. Крыша в хижине пологая, пожалуй, на чердаке должно быть тесновато. Под лестницей шкаф, запертый на старую деревянную щеколду. На стене над лестницей висят через неравные промежутки фотографии в простых рамках. Бородатый мужчина с обветренным лицом. Портрет девушки. Рыбачья лодка. Лошадь-тяжеловоз.

Все черно-белые. И старые, ужасно старые.

Слабого огня в железной печурке вполне хватало – в хижине было тепло и уютно, как под пледом. Котенок улегся перед печкой и не сводил с меня глаз.

– Садись, если хочешь, – предложил мальчик, старательно выговаривая слова, как будто недостаточно бегло говорил по-английски или, может быть, просто отвык разговаривать. Налил из большой жестянки воды в чайник и поставил его на одну из конфорок.

Я подумал об унылых викторианских классах в школе Святого Освальда, о продуваемых спальнях с кирпичными стенами, о мрачном, респектабельном, псевдодеревенском родительском доме. А это место было непритязательным, уютным, душевным, обжитым, за многие десятки лет согретым человеческим теплом. Как будто я упал в крошечную щелку во Вселенной, угодил прямо в кроличью нору и очутился в идеальной – киношной – жизни.