Каким я был

Правило номер три: правила применимы не ко всем.

Риз ждал меня в спальне, страстно желая посекретничать. А я ему ничего такого не обещал.

– Ну что? – Он словно встал на задние лапки, глаза горят нездоровым огнем.

– Чего тебе?

На историю я уже почти опоздал.

– Ты говорил…

Вдруг до меня дошло.

– Я просто хотел отлить, Риз. А ты что подумал?

– А… что с тем парнем?

Мое сердце остановилось. Я собрал учебники и тетрадки, надел ботинки, не обращая на него внимания.

– Я его видел.

– Ну и молодец!

Я вышел из комнаты. Риз был жалок, как всегда. Тогда это меня не трогало, как и многие другие человеческие слабости.

Глава 6

Как странно жить чужой жизнью. В голове все время крутится: а что он сейчас делает, о чем думает, что чувствует. Вспоминает ли обо мне, может, оглядывается через плечо, не иду ли я к нему через пляж. Я бы пошел, я бы ходил без конца, но, конечно, не могу. У меня тоже есть гордость.

Вместо этого я решил его выследить.

После уроков я сел в автобус до города. Ни в винный, ни в кондитерскую не пошел, хотя все нормальные школьники толкутся именно там. Вместо этого я отправился шляться по рынку. Он начинался на главной улице и растянулся не меньше чем на полмили, потому что городок был немаленький. Ларьки теснились вдоль длинной узкой дороги, в конце располагался рыбный ряд. Внушительное, отделанное мрамором здание с резными дельфинами на балюстраде еще использовалось по назначению, хотя и знавало лучшие дни. Строение выглядело обшарпанным и печальным, высокие окна заросли грязью. В мраморных желобах – тонны кровавых рыбьих внутренностей. И вонь кругом.

В палатках ближе к главной улице продавали одежду, мужские носки и – одновременно притягательно и отвратительно – женские корсеты мерзкого телесного цвета, огромные, абсолютно больничного вида, словно призванные скрывать неприглядную тайну супружества. Рядом – кухонная утварь, стальные чайники, дешевые жестяные кастрюльки, массивные фаянсовые тарелки с красными метками поверх клейма производителя, чтобы обозначить бракованный товар. Дальше ткани: большие рулоны грубой серой костюмной материи – шерсть пополам с отходами целлюлозы, носить невозможно. Дальше по дороге товары для дома уступали место заботливо уложенным пирамидам фруктов и овощей. В октябре – только кучи грязной свеклы, цветной капусты и просто капусты. Еще тут были огромные деревянные лари с фасолью. Месяца через два все изменится, появятся пастернак, репа, морковь и картошка.

Рынок этот ничем не отличался от десяти тысяч других, разбросанных по всей Англии, но шум и сутолока все-таки взволновали меня. Если отвлечься от блестящих штучек и безделушек, легко вообразить, что перенесся на пару веков назад прямо в картину Хогарта или Домье[5]. Физиономии с тех пор точно не изменились. Эти красные прожилки, носы картошкой и хитрые глазки словно сошли с хогартовской серии «Похождения мота».

Я постоял минутку, погружаясь в краски и звуки, в неумолкающий беспорядочный гул огромной человеческой толпы, занятой повседневными делами. В школе царил порядок, все подчинялось правилам, ученики не соприкасались с реальной жизнью, с тем же успехом мы могли быть заключенными или монахами-траппистами. Ни девочек, ни домашних животных, ни раздраженно покрикивающих отцов, ни слепо обожающих матерей, ни стариков, ни младенцев, никаких сестричек, которых надо встречать после занятий танцами, никаких собак, чтобы выгуливать, или кошек – кормить, даже груды счетов по почте не приходят. Закрытая школа удовлетворяла наши основные потребности, наши головы и тела набивались текстами и прописными истинами, но мы невероятно, отчаянно, катастрофически нуждались в настоящей жизни.

Я искал Финна.

Все в порядке, он тут, его легко приметить среди широкоплечего, костлявого народа, обитающего на рынке. Финн брал из штабеля ящики и грузил в фургон. Суровая низкорослая женщина с платком на шее наблюдала за его работой и иногда показывала, какой ящик куда ставить. Каждые несколько секунд она быстро и внимательно оглядывала рынок.

Я не хотел, чтобы меня застукали, к тому же рынок начинал пустеть. Я повернулся и пошел прочь – вдоль ночных рубашек в цветочек и других дешевых тряпок, назад на главную улицу. Помедлил у мясного прилавка где, вопреки объявлению «Свежее мясо», кое-что (все) пахло смертью. Мухи чувствовали себя как дома на коровьей шкуре, а шесть остекленевших глаз уставились на меня с трех подпорченных овечьих голов. Содрогнувшись, я прошел мимо.