Какое дерево росло в райском саду?

Это было не единственное испытание, которому Матильда подверглась по заданию Беккари с его страстью к дурно пахнущим растениям. Он также открыл в Сараваке новую орхидею, которую в его честь назвали Bulbophyllum beccarii, цветы которой мелкие и невзрачные, зато запах, по словам самого исследователя, достоин «тысячи мертвых слонов». Когда эта орхидея зацвела в Кью Гарденс, «В оранжерее с тропическими орхидеями… стало невозможно находиться». Несчастная мисс Смит пыталась ее зарисовать, однако ей стало так плохо, что пришлось отказаться от этого предприятия.

26. Мимы и клоуны. Труппа орхидных

Двадцать счастливых лет я был хранителем небольшой буковой рощи в Чилтернских холмах[160]. Там росла великолепная коллекция низкорослых растений – обладателей нежного, неуловимого обаяния: волчеягодник лавролистный, цветущий в феврале, первый за год намек на грядущий урожай меда, ажурное шитье по белому льну ветреницы дубравной в апреле, тот миг в конце мая, когда пена вянущих колокольчиков приобретает оттенок древесного дыма. У нас было три вида неуловимых орхидей, в том числе фиолетовый дремлик зимовниковый, последний цветок года, чьи сиреневатые стебли и листья почти не различимы в тени самых густых кустов. Однако больше всего мне нравились папоротники с их зелеными павлиньими хвостами. На шестнадцати акрах рощи их было девять видов – вторжение кельтских свитков и заманчиво-нежных акцентов в местность, которая всегда виделась мне воплощением среднеанглийской суровости. Средневековые границы леса смягчали вездесущие папоротники-щитовники. Чешуйчатые мужские папоротники обрамляли колокольчики изжелта-зелеными листочками на темно-оранжевых жилках. И при всей древности леса они постоянно переползали с места на место – будто в прихотливом танце. Колония колчедыжника женского с мягкими зазубренными листьями непостижимым образом просочилась в самую глубокую, самую темную лощину, опровергнув все теории о нелюбви к перемене мест. Целая роща – 600 футов размером и с собственным микроклиматом – стала ящиком Уорда для папоротников в масштабе целого пейзажа.

В 2002 году после долгой болезни я покинул Чилтернские холмы и перебрался в южный Норфолк – равнинный край с влажной почвой, но сухим воздухом, лишившийся большей части своих древних лесов. Если бы я забрал с собой на память о своем убежище среди буков стеклянный колпак, полный папоротников, лучшего сувенира нельзя было бы и придумать. Но инстинкт коллекционера мне чужд, особенно если речь идет о живых существах, и на восток со мной поехал один-единственный ботанический трофей – картина с орхидеей. Это была не отшельница из наших лесов и вообще не британский вид. Но сейчас, когда я вспоминаю те дни, то понимаю, что это был прекрасный переходный объект – лишенный развращающей ностальгии, но при этом связывающий старое место с новым. Восточно-английские болота и меловые низины как пейзажи имеют мало общего с буковыми лесами Чилтернских холмов. Однако и то, и другое – неплодородные, захолустные берлоги, классические ареалы обитания орхидей, а я с двадцати лет был близко знаком с этими изысканными цветами, чья жизнь так насыщена ароматом метаморфоз и загадок и так полна подземными партнерскими отношениями. Знали их и викторианцы, хотя, пожалуй, их интерес был скорее коммерческим. Впрочем, картину я купил, так что не имею права на высокомерие.

Это был оттиск (32 на 40 дюймов и, как мне думалось, в натуральную величину) с изображением Paphiopedilum sanderianum кисти шотландской художницы, кавалерственной дамы Элизабет Блэкаддер. Цветы Элизабет Блэкаддер всегда мне нравились. Они изысканны, но не суетны и никогда не вписаны в пейзаж – и даже не растут на земле – потому невесомы, воздушны, как будто их искусно разметал по холсту легкий ветерок. Когда я увидел этот оттиск в галерее, то купил его не только за то, что на нем изображена орхидея, но и за то, что ее нарисовала именно эта художница. Однако Paphiopedilum Сандера как нарочно создан эволюцией, чтобы подчеркнуть присущий Элизабет Блэкаддер дар изображать парящие растения. Она изобразила два цветка – один в свободном полете, другой растет из пучка листьев, уходящего за левый край рамы. Цветы похожи на воинов-самураев в церемониальных доспехах: высокие заостренные рубчатые шлемы наверху и лепестки, похожие на подол туники цвета кованой меди, внизу. А из пары отростков под самой «головой» росли два удивительных усика – спиральные хвосты в тигровую полоску. На моей картине они достигали длины в десять дюймов. О настоящем растении я ничего не знал, разве что изначально предполагал, что оно, как и большинство тропических орхидей, должно быть, эпифит.