Какое надувательство!

Обо всем этом я и думал по пути к Кингз-Кросс; ну, по крайней мере, о некотором. Сказать по правде, большую часть поездки я разглядывал женщин в вагоне. Я ведь не просто восемь лет в разводе — больше девяти лет я не занимался любовью и за это время превратился в закоренелого глядельщика, оценщика, взвешивателя возможностей, и каждый мой пристальный взгляд был заряжен такой вороватой напористостью — верным признаком поистине безрассудного (и опасного) самца. Вскоре стало ясно, что имеются лишь два достойных объекта внимания. Одна сидела чуть дальше на моем ряду, рядом с выходом, — миниатюрная, невозмутимая, дорого одетая: классическая ледяная блондинка типа Грейс Келли[79]. Она села в Найтсбридже. А на другом конце вагона — брюнетка повыше ростом и поаскетичнее на вид; ее я заметил еще на платформе в Эрлз-Корте, но и тогда, и теперь лицо за гладкими темными волосами и газетой, которой она явно увлеклась, разглядеть было сложно. Я снова бросил на блондинку рискованный взгляд, краем глаза, и она — если только я не придумываю — перехватила его на какое-то хрупкое мгновение и ответила — не поощряя, но и не отталкивая. И я моментально пустился фантазировать: фантазия была из любимых — чудом выясняется, что она выходит на моей станции, делает такую же пересадку, садится в мой поезд и едет в один со мной город. Серия случайностей, что сведет нас вместе, причем мне — что кстати — не нужно будет делать совершенно ничего. Чем ближе мы подъезжали к Кингз-Кросс, тем больше мне хотелось, чтобы она не выходила. На каждой станции сердце сжимало пустым ужасом, и все больше хотелось заговорить с нею; между тем ее фигура и лицо постепенно набирали в совершенстве. Лестер-сквер. Ковент-Гарден. Холборн. Я был уверен, что она выйдет в Холборне, однако нет — казалось, она лишь поудобнее устроилась на сиденье, и сама поза ее стала томно-соблазнительной (а в нашей половине вагона между тем мы остались единственными пассажирами, и я к этому времени уже увлекся перспективами). Еще две станции. Если б только… Если бы… И вот мы въехали на станцию Кингз-Кросс, и я посмотрел на нее — бесстыже, не таясь: было ясно, что выходить она не собирается. Я сам разрушал фантазию, но что хуже всего — перед тем, как двери открылись, я бросил на нее прощальный взгляд, и она тоже посмотрела на меня, как бы с ленцой спрашивая о чем-то, безошибочно и пронзительно. Я выволокся на платформу, будто ноги мои сделались свинцовыми; с вагоном меня связывали туго натянутые пуповины чувств. Поезд тронулся; я проводил его взглядом, но ее в вагоне не заметил; и следующие несколько минут, пока брел до Сент-Панкраса, покупал билет и болтался у газетного киоска, в желудке у меня не рассасывалась мертвенная тяжесть — измочаленное ощущение того, что мне удалось пережить еще одну личную крохотную трагедию из тех, что повторяются бесконечно и каждодневно.

Усевшись в купе шеффилдского поезда и дожидаясь, пока он дернется и поедет, я ворочал в голове это унизительное происшествие и проклинал собственную невезучесть — если виной ему была она, — навеки заклеймившую меня как человека воображения, а не действия. Я проклят, как Орфей, обреченный вечно скитаться в преисподней фантазий, а мой герой Юрий тем временем не сомневался и дерзко вознесся к звездам. Несколько тщательно подобранных слов — вот и все, что мне требовалось, однако в голову ни одно не пришло — мне, признанному писателю, черт возьми. Вместо этого я торчал пень пнем и сочинял сценарии один глупее другого: согласно последнему, объект моего интереса вдруг понимает, что пропустила свою станцию, выскакивает на Каледониан-роуд, ловит такси и успевает на мой поезд, едва тот отходит от перрона. Душераздирающе. Я закрыл глаза и попробовал думать о другом. В кои-то веки — о чем-нибудь полезном. Слово — вот на чем нужно сосредоточиться, неуловимое слово… Крайне важно придумать последнюю фразу прежде, чем доеду до Шеффилда.

…необходимое изящество… необходимая пикантность… рисовка…

Такая стратегия оказалась на удивление полезной. Я так увлекся, что не услышал свистка кондуктора; едва заметил, как поезд тронулся; только чуть уловил, как дверь вагона скользнула вбок, внутрь просочилась запыхавшаяся возбужденная фигура и обессиленно рухнула на сиденье в нескольких рядах от меня. И лишь когда мы, набирая скорость, уже проезжали пригороды Лондона, я осознал ее присутствие, поднял голову и признал в ней темноволосую женщину из метро. Неизбежная дрожь возбуждения вспыхнула на долю секунды. Его сменило нечто более мощное — эмоциональная взрывная волна фантастической силы, состоявшая из восторга, смятения и на первых порах — упрямого неверия. Ибо как такое вообще возможно — женщина, судя по всему, читала… нет, не газету, а тоненький роман в твердом переплете, и на обложке красовалась моя фотография.

* * *