Какой простор! Книга первая: Золотой шлях

Кадигроб всмотрелся и узнал в женщинах жену Бури и ее подругу Серафиму Аполлоновну Сатановскую. Ему было безразлично, что они делали у него в комнате, а они суетились, звонили по телефону. Вскоре явился Степан Скуратов-Буря, как всегда энергичный, кипучий, а с ним маленький седенький врач — столичное светило.

Врач долго осматривал больного, выслушивал, потом сказал докторальным тоном:

— Немедленно в больницу!

Этому сразу же воспротивился Кадигроб. Он подозвал к себе Бурю и, обдавая его горячим дыханием, зашептал на ухо:

— В больницу ни в коем случае… Я разговариваю по ночам… Наболтаю лишнего, Степа…

— Ну, знаешь, больной невменяем. К тому же писатель. Сочтут, что бредишь.

— Нет, нет!

— Тогда лежи здесь. Но кто за тобой будет ухаживать? Ни Одарку, ни твоего отца вызывать сюда нельзя. Они думают, что ты со Змиевым у Врангеля.

Кадигроб вспомнил о Меланке, назвал ее адрес.

Через два дня Меланка приехала на машине Бури вместе с Любой, с двумя огромными сундуками. Больной бредил уже вторые сутки. Температура вскочила до сорока.

Удрученная сиделка, поднявшись навстречу Меланке, сказала:

— Брюшняк.

С этого дня началась упорная борьба Меланки за человеческую жизнь. Она не отходила от постели больного и спала сидя, просыпаясь от каждого шороха. Часами смотрела на обострившиеся черты лица Миколы, на его высокий лоб, на безжалостно остриженную голову. Кадигроб бредил и в бреду звал ее. Меланка обомлела, когда с его потрескавшихся губ сорвалось ее имя. Подумала: «Помнит все-таки».

Кадигроб таял у нее на глазах. Стонал, просил есть, а есть ему ничего нельзя, кроме сухариков и молока. Каждый вечер являлся врач, давал советы, которые надо было точно выполнять, чтобы отогнать смерть, неусыпно дежурившую у изголовья.

На четырнадцатые сутки, когда миновал кризис, врач сознался:

— А я полагал — не выживет. Вы́ходили. Ну, теперь главное — покой и питание.

Дня за три перед этим больной впервые узнал Меланку, и она увидела, как в глазах его засветилась радость.

— Как живешь? — спросил и, преодолевая слабость, хорошо улыбнулся ей.

С лица Меланки не сходило выражение горя.

— Землю забрали… — сказала она. — Приехала к тебе жить, возьми хоть прислугой.

— А Люба где?

— Со мной.

— Веди ее скорее сюда.

На оклик Меланки в комнату вошла резвая, крепкая девочка. Кадигроб с трудом признал в ней Любу, настолько она выросла.

— Ну, узнаешь дядю Колю? — спросила мать.

— Узнаю, хоть стриженый он. Смешной.

Какую-то легкую боязливость, застенчивость уловил Кадигроб в словах девочки.

— Значит, землю забрали. Этого надо было ждать. Но мы даром ничего не отдадим. Будем бороться.

— Как же ты будешь бороться?

— Ну, для этого найдутся способы. — Кадигроб откинулся на подушку. — Ты от меня не уходи. Стану на ноги, отцом Любе буду…

XXXVIII

Кадигроб лежал на кровати, накрытый овчинным кожухом Меланки, и бездумно смотрел в окно, наливавшееся вечерней синевой. Он с детства любил сумерки. Еще мальчишкой ему нравилось уединиться в этот тихий час в хате и смотреть, как темнота бесшумно борется со светом. Сколько раз темнота выручала его из беды, спасала от смерти!

Вспомнилась бешеная скачка по глухой таврической степи, когда он в тачанке с батьком Махно уходил от кавалерийской погони. Как всегда в таких случаях, батько метко, экономя патроны, бил короткими очередями из «максима», ветер рвал его черные кудлы; а он, Микола, нахлестывал вожжами взмыленных, напуганных стрельбою коней, ожидая с замиранием сердца, что вот-вот пуля свалит коренника — и тогда сразу амба!

Кадигроб раздул ноздри и невольно почуял острый запах лошадиного пота, сухой пыли и цветущей полыни. Кони, как птицы, летели над темнеющим шляхом, пластаясь над землей, словно хоронясь от беспорядочных винтовочных выстрелов, хлопающих сзади.

«Гони! Гони!.. Еще каких-нибудь четверть часа — и исчезнем в темноте, как в море!» — кричал Махно, поглядывая на угасающую красную полоску на горизонте.

Казалось, куда уйдешь в открытой степи? Но еще двадцать минут дикой скачки — и дымящаяся тройка свернула в первую же встречную балку, растворилась в густой, как деготь, темноте.

Только по стуку копыт, тяжелому храпу загнанных лошадей и людскому гику они догадались, что погоня промчалась мимо. Это были бойцы сорок второй дивизии красных…

С улицы вошла пахнущая холодком Любаша, зажгла электрический свет, и сразу же книжный шкаф, письменный стол и портрет Маркса на стене заслонили картину степи, вытеснили из комнаты запах пороха и лошадиного пота.

Оправившийся от болезни организм властно требовал движений. Проснулся острый интерес к жизни. Кадигроб попросил Любу принести газеты, которых он не видел больше месяца. Люба притащила их из кухни целый ворох. За многие числа газет недоставало. Люба объяснила: мамка порезала на узоры, застлала ими кухонные полки.

При свете электрической лампочки, подвешенной у изголовья, Кадигроб, лежа в постели, с болезненным вниманием просматривал заголовки, останавливаясь на наиболее интересных заметках.

В Харькове состоялась IV Всеукраинская партийная конференция, с правами съезда.