Калейдоскоп. Расходные материалы

– Мне приснилось, что я захожу в свою старую комнату, вхожу, словно актриса на сцену. Я знаю, что родители в отъезде и я дома одна. Меня это удивляет, ведь на следующий день должна быть моя свадьба с Арчибальдом. Но подвенечного платья все еще нет. Или я ошиблась? Я открываю шкаф, чтобы посмотреть, там ли оно, и вместо свадебного платья вижу тысячи разных нарядов: роскошных платьев, оперных костюмов, восточных одежд. «Какой из них выбрать?» – думаю я. И тут дверцы внезапно захлопываются, или шкаф исчезает, я уже не помню. В комнате становится очень светло, хотя я откуда-то знаю, что сейчас темная ночь… И тут у окна появляешься ты, роскошно одетый, в шелке и золоте, на боку у тебя серебряный кинжал. Ты помогаешь мне выбраться, и тут оказывается, что я тоже одета как настоящая принцесса. Сумерки, мы оба стоим в поле, и тонкий серый туман поднимается почти до колен. Мы на берегу озера, впереди – горы; я вижу еще деревенские домики, словно игрушечные. Сейчас я думаю, что это одна из австрийских деревушек, где мы были с Арчибальдом в прошлом году, но во сне я этого не понимаю, а мы с тобой просто идем по этому туману, и я думаю: «Это наше свадебное путешествие», и вот мы высоко в горах на поляне, которая с трех сторон окружена лесом, а позади – уходящая ввысь отвесная скала, и над нами небо какого-то невероятного синего цвета, сплошь усыпанное звездами. «Это наше брачное ложе», – думаю я и падаю навзничь в это небо, но не взлетаю, а мягко опускаюсь куда-то, но когда хочу подняться, понимаю, что как будто привязана незримыми нитями к земле… даже не к земле, а к уходящим за горизонт рельсам. И я уже не я, а маленькая девочка, какой была лет в пять-шесть… я совсем голая… Хотя я не могу пошевелиться, мне вовсе не страшно… но тут издалека начинает нарастать шум поезда. Я поднимаю голову и вижу паровоз: огромный, окутанный дымом и горячим паром, весь устремленный вперед, громадный, приближающийся ко мне… ты не поверишь, Эндрю, но когда этот страшный поезд уже почти меня раздавил, я проснулась с таким счастливым криком, что даже разбудила Арчибальда.

– Это очень понятный сон, – говорит Бродхед. – Я же на этот раз представляю в Лондоне железнодорожную компанию, вот отсюда и паровоз.

В ответ Элизабет смеется, смеется, запрокинув голову. Го лая, она сидит в кровати напротив Бродхеда, груди колышутся в такт смеху, живот тоже колышется… круглый такой животик, мягкий, теплый, нежный… как она каждый день втискивает его в корсет? Неудивительно, что следы от пластинок впечатались в кожу, словно навек, словно на все оставшиеся годы жизни.

Многие мужчины любят молоденьких, специально выискивают по борделям совсем юных девочек, а Бродхеду кажется – ничего нет лучше женщин, чье тело уже прошло через роды, уже начало увядать, как и твое. Юные девочки – лживое обещание второй молодости, а сверстницы – поставленное напротив честное зеркало, словно говорящее: мы не только вместе отправимся в эту постель, но и в землю ляжем почти одновременно.

– А серебряный кинжал означает Акт Шермана или Акт Блэнда-Эллисона?

– Акт Блэнда-Эллисона отменен три года назад, – автоматически отвечает Бродхед, не успевая даже удивиться: он слишком поглощен колыханием плоти Элизабет. Ни одна женщина, с которой он спал, не умела быть так бесстыдно обнаженной – даже проститутки в парижских борделях.

– Ни один сон, – говорит Элизабет, – не может быть просто сном. Сны – это язык, которым мы говорим сами с собой о том, для чего у нас нет слов.

– А для чего у нас нет слов?

Элизабет пожимает полными округлыми плечами:

– Много для чего. Например, для того, что мы делали только что. У тебя есть слово? Что мы делали?

– Ну, мы спали вместе.

– Эндрю, мы не спали! Мы бодрствовали, и очень энергично бодрствовали.

– Извини, Лиз, я знаю слово, но не могу его сказать даме.

– Я тоже знаю это слово, Эндрю, – немного раздраженно отвечает Элизабет, – оно рифмуется с удачей и с уткой. Но тебе не кажется странным, что ты можешь делать со мной то, что ты делал, но не можешь это назвать? Потому что джентльмен не должен говорить такие слова при даме.

– Никогда об этом не думал, – отвечает Бродхед и заворачивается в одеяло: как ни топи, лондонской зимой в домах всегда холодно, – но не понимаю, зачем нам об этом говорить? Мне платят за то, что я все время говорю: пусть хотя бы у нас с тобой будет такое, о чем нельзя сказать словами.

– Я думаю, если бы люди могли об этом разговаривать, жизнь была бы другой, – говорит Элизабет. – Например, я знаю, что у Арчибальда есть другие женщины… может, любовница, или он просто ходит в… некоторые дома… опять же, я знаю слово, но тоже не могу его произнести, ты заметил? Ну, неважно, я не о том… я бы сказала Арчибальду, что его измены не обижают меня, что это, как вы говорите, о’кей. Но мы не можем поговорить обо всем этом, потому что у нас нет языка для такого разговора.