Калейдоскоп. Расходные материалы

– Боялся сглазить, – поясняет Бродхед и, наконец разорвав конверт, достает телеграмму. Улыбка сбегает с его лица.

– Что случилось?

– Мой агент в Филадельфии сообщает, что завтра «Филадельфия и Ридинг Рейлроудз» подают на банкротство. Невероятно! В прошлом месяце я был на открытии их нового вокзала, роскошное здание, выписали из Нью-Йорка каких-то модных архитекторов, жутко дорогих… торжественная церемония, все такое… банкротство!.. не может быть!

– Понятно же, что рано или поздно это должно было случиться, – говорит Элизабет. – Ваши игры с обязательным выкупом серебра и гринбэками не могли кончиться добром.

– Что ты имеешь в виду? – оторопело переспрашивает Бродхед.

– Ну, Серебряный акт Шермана, – отвечает Элизабет, – когда ваше правительство обязалось каждый месяц выкупать четыре с половиной миллиона унций серебра. А до этого еще признали бумажные деньги времен Гражданской войны. Фермеры, конечно, рады были гасить кредиты дешевыми деньгами, но потом-то все должно было схлопнуться, так? Все эти железные дороги от берега до берега, пароходы один больше другого… я понимаю, производит впечатление, акции растут… чем масштабней планы, тем выше рост, это понятно. Но всей этой махиной нужно управлять, снова и снова тратить деньги на ремонт пароходов, обслуживание дорог и все прочее – а денег нет, одни бумажки, и банки рано или поздно перестанут давать кредиты, ведь потом с ними расплачиваются дешевеющим серебром и никчемными гринбэками – тут-то все и рухнет, как в Австрии в январе. Я, правда, думала, у нас есть еще полгода… ну, выходит, тоже просчиталась.

Бродхед садится на край постели.

– Откуда ты все это знаешь? – еле слышно говорит он.

Элизабет обнимает его за плечи:

– Я из семьи финансистов, ты забыл? Мой дед и два его брата полвека управляли Европой. К тому же я умею слушать, что говорят люди. В том числе ты, но не только. Слушать – и обдумывать.

– Боже мой, Лиз, тебя надо было нанять нашим представителем в Лондоне, – горько усмехается Бродхед, – хотя теперь-то, конечно, ни к чему. Нам откажут в кредите, едва узнают про банкротство. А если, не дай Бог, не откажут, мы не сможем его отдать – американская экономика вот-вот рухнет, как карточный домик.

– Ну, золото останется, – говорит Элизабет.

– У меня нет золота, Лиз, – отвечает Бродхед. – Мои деньги – в акциях железных дорог и пароходов. Ведь мы же так гордились нашими железными дорогами! Нашими железными дорогами – и нашими магнатами! Мол, не только Ротшильды и Ллойды могут, Рокфеллер с Морганом не хуже. Мы думали, вот он, золотой век Америки, мы станем вровень с цивилизованными странами Старого Света.

– Вот и хорошо, милый, – говорит Элизабет, прижимаясь к нему, – они все по-прежнему так думают. Успеешь сбросить акции, когда откроется биржа в Нью-Йорке. А что до золотого века – так ваш Марк Твен правильно сказал: это позолоченный век, а не золотой. И вот теперь позолота слетит.

Бродхед на мгновение представляет золотую статую Гермеса на вершине колонны около Старой Канцелярии в Штутгарте, где он был пару лет назад во время своей европейской поездки. Бродхед видит, как позолота слезает с Гермеса, с его воздетой руки, с его кадуцея, с округлого петаса, с крылатых сандалий – слезает слой за слоем, словно нижние юбки и сорочки, которые Бродхед два часа назад снимал с Элизабет, еще не зная, что где-то по ту сторону Атлантики уже раскручивается маховик катастрофы.

– Это как в горах, – продолжает Элизабет, – любой камешек может вызвать обвал. Через полгода те, кто уцелеет, будут считать себя везунчиками. Я думаю, не только у вас – в Европе тоже всех накроет. И это филадельфийское банкротство – только начало, за ним придет большая волна, как за землетрясением. Девяносто третий – вообще невезучий год… вспомни, что было во Франции сто лет назад.

Бродхед кивает, смутно представляя, что там было во Франции. Наполеон? Какая-нибудь революция? Но в одном Лиз права: акции он успеет сбросить. Лишь бы газеты не узнали до официального объявления о банкротстве!

Бродхед встает и, скинув халат, направляется к шкафу – за бельем и чистой рубашкой.

– Мне тоже нужно идти, – говорит Элизабет, – надо предупредить Арчибальда.

– А как объяснишь, откуда узнала про банкротство?

– Что-нибудь придумаю. – Элизабет пожимает плечами. – Арчибальд мне доверяет. Расскажу, что мне снился сон.

– Ах да! – вспоминает Бродхед. – Ни один сон не может быть просто сном.

Все то же самое, но теперь – в обратном порядке: чулки, лиф, панталоны… сорочка, корсет… нижние юбки, корсаж, шерстяная рубашка… блузка, юбка, пояс… воротничок, галстук, ботинки… пуговки, крючочки, ленты… завязывать развязанное, застегивать расстегнутое… все то же самое, что два часа назад, так же торопливо и жадно, хотя на сей раз их подгоняет не похоть, а алчность: до открытия Нью-Йоркской биржи полчаса, надо спешить.

Грядущий кризис страшнее разоблачения тайной связи: впервые они выходят из дома вдвоем, выходят не как любовники – как деловые партнеры.

(перебивает)