Калейдоскоп жизни

Жаловаться на то, что в моей первой зарубежной стране такие нормы поведения отличались особой жесткостью, было бы несправедливо: ведь социалистический Китай в точности скопировал их у Советского Союза. Все встречи, интервью и поездки по стране полагалось осуществлять только через отдел печати МИД КНР. Без его ведома и согласия китайские граждане были не вправе вступать в контакт с иностранными корреспондентами.

Наряду с минусами такой порядок имел и плюсы, ибо позволял перекладывать на китайцев всю организационную работу. Например, пишу письмо: хотел бы поехать в Шанхай, чтобы на примере текстильного короля Жун Ижэня и других крупных капиталистов рассказать о мирном преобразовании частной промышленности и торговли. Через пару недель отвечают: можно ехать. На вокзале меня встречает местный чиновник с расписанной по дням и часам программой.

Но ведь не о всякой теме можно дать заявку заранее. Газете нужны отклики и на злободневные события. Помню, среди первых лауреатов Международной ленинской премии мира был назван президент Академии наук КНР Го Можо. Мне позвонил редактор отдела и сообщил: по указанию «с самого верха» я должен передать в номер интервью с Го Можо. Дело было в пятницу, а отдел печати МИД обещал организовать такую встречу лишь в понедельник.

В отчаянии я решил нарушить правила и без предупреждения приехал к лауреату домой (благо, не раз бывал на приемах в его особняке). Интервью получил. Благодаря пятичасовой разнице во времени оно успело в очередной номер «Правды». Назавтра его перепечатала китайская и мировая пресса. Но мидовцы все же сделали по этому поводу замечание не только мне, но и Го Можо, несмотря на его высокий пост.

А однажды все произошло наоборот. Премьер Чжоу Эньлай как-то посетовал, что у него постоянно просят интервью представители зарубежной прессы, но среди газетчиков ни разу не было советских журналистов. Воскресным утром он неожиданно пригласил к себе меня, одного известинца, корреспондента «Комсомолки» и поинтересовался: не хотим ли мы задать вопросы главе китайского правительства?

Зная, что я китаист, Чжоу Эньлай не раз обменивался со мной репликами на правительственных банкетах, дал мне китайское имя О Фучин, выбрав для этого три иероглифа, означающие «министр европейского счастья». На аудиенции он прежде всего обратился именно ко мне.

Я решил спросить, каковы у Пекина шансы занять свое место в Организации Объединенных Наций. Но от волнения с трудом подбирал китайские слова и упростил фразу весьма неудачно:

— Когда же КНР вступит в ООН?

Чжоу Эньлай изменился в лице.

— Странно, что представитель такой уважаемой газеты, как «Правда», задает столь некорректный вопрос. Китай — один из учредителей ООН. И мы ведем речь не о том, чтобы вступать, а о том, чтобы восстановить наши законные права, которые узурпировал свергнутый режим Чан Кайши.

Мне стало стыдно за свою оговорку. Но тут вошла запыхавшаяся Гун Пэн — заведующая отделом печати МИД КНР, которой все мы адресовали просьбы о встречах и поездках.

— Ничего себе, кураторша прессы — приходит к премьеру последней, — шутливо пожурил ее Чжоу Эньлай.

— Ничего себе премьер — не извещает МИД, что хочет встретиться с советскими журналистами, — парировала Гун Пэн.

Такой приятельский, даже фамильярный тон общения с главой правительства, видимо, объяснялся тем, что Гун Пэн работала с Чжоу Эньлаем в Чунцине, когда он был представителем компартии при гоминьдановском руководстве (по слухам, у него тогда был роман с этой очаровательной женщиной).

Попав после Китая в Японию, я поначалу наслаждался вседозволенностью контактов и свободой передвижения. Однако иной раз возникала и ностальгия по временам, когда можно было перекладывать на МИД практическую подготовку моих поездок. А решать организационные вопросы с японцами для иностранца дело непростое.

Был убежден, что в Англии, которая слывет колыбелью западной демократии, никто не будет регламентировать мое перемещение по стране. Но, как выяснилось, ошибался. При любом выезде из Лондона дальше, чем на 35 миль, я должен был за трое суток представлять в отдел печати МИД нотификацию с подробным указанием маршрута и мест ночлега. Причем сотрудники Особого отдела Скотланд-ярда имели обыкновение незадолго до полуночи являться по указанному адресу для проверки.

Однажды летом мы с женой поехали в знаменитый Шервудский лес, где по преданию разбойничал Робин Гуд. По туристскому справочнику заказали номер в семейной гостинице. Уже легли спать, когда в дверь постучала перепуганная хозяйка и сказала, что за мной пришли из полиции. (Страну тогда терроризировали взрывами ирландские боевики.) Я спустился и предъявил документы.

— А где женщина, с которой вы приехали?

— Моя жена уже легла в постель. Вот ее паспорт.

— Попросите ее одеться и спуститься вниз. Мы должны удостоверить ее личность.

— Получается, что в вашей стране Скотланд-ярд стал полицией нравов — проверяет, со своей ли женой иностранный журналист путешествует, — усмехнулся я.

Ночные посетители сделали вид, что не поняли юмора.