Каленая соль

Она была на сносях, сквозь густые белила на припухшем лице ее проступали желтоватые пятна, широкое и пышное платье не могло скрыть брюхатости, но Марина все же пыталась сохранить природную осанку и величавость.

– Буди здорова, наша матинко Марина Юрьевна![Русские переиначили имя Ежи на привычное им Юшка – Юрий, поэтому отца Марины и называли Юрием Мнишеком.] – приветствовал ее Заруцкий, обжигая усмешливо дерзким взглядом. – Породи нам сынка Иванку.

– Иванку? – вздернула брови Марина.

– Самое царское имя, счастливое имя. Да и меня так кличут! – засмеялся атаман, и сабля на его боку, сверкая дорогими каменьями, заколыхалась.

Марина тоже милостиво улыбнулась, но тут же посмотрела на царика, и глаза ее стали жесткими, злыми. Еще вчера захотелось царице дичи, даже во сне ей привиделся тушеный заяц в кислой сметане, как готовят его в Польше. И она весь день гнала мужа на ловитву, ныне же кулачным боем подняла с постели, но беспутный пропойца сразу забыл обо всем при виде чарки.

– Ты ж мувил[Ты ж говорил… (польск.).], ты ж… – Марина задохнулась от негодования.

– Зараз, зараз, – смущенно залепетал царик и, не глядя на Заруцкого, поспешил к двери.

Выехав со двора, атаман оглушительно, с язвительным ликованием захохотал, так что даже конь под ним вздрогнул…

С неразлучным шутом Кошелевым и несколькими ловчими в окружении конной татарской стражи царик помчал за город на заячью травлю.

Было далеко за полдень, когда внезапно сполошно ударили колокола. Марина, почуяв неладное, заметалась по покоям.

Наконец объявился Кошелев, подкатился к ногам царицы, напуганный, долго не мог вымолвить ни слова. Ему дали напиться.

– Убили, убили нашего благодетеля, матушка! – по-бабьи заголосил он. – Охранный начальник. Петруха Урусов убил… Отметил поганый за хана своего Ураз-Мухамеда. На санях из самопала подшиб, а опосля еще головушку саблей… Напрочь головушку-то, напрочь… не уберегли осударя!..

Волчицей взвыла Марина, бросилась вон из покоев, вон со двора. Бежала, ничего не видя. По улицам разъяренные толпы уже гонялись за татарскими мурзами, до смерти забивали их.

На санях везли в церковь обезглавленное тело. Марина натолкнулась на эти сани, безумно рванулась в сторону, и тут же скорчило ее, опрокинуло. Подбежавшие челядинцы подхватили свою царицу, унесли в покои.

Очнулась Марина поздней ночью, при блескучем мерцании свечей увидела крадущуюся к дверям тень. Не успев испугаться, узнала шута. В руках он держал тяжелую пухлую книгу.

– Цо? Цо то ест? – иссохшими губами прошелестела Марина.

Шут обернулся к ней, таинственно подморгнул.

– Талмуд осударев. Надобно ухоронити.

– Талмуд? – изумилась царица.

– А тебе неужли неведомо? Осударюшко-то наш…

Марину снова стало корчить, и Кошелев исчез. Постельная девка, спавшая прямо на полу, мгновенно вскочила, услышав протяжный Маринин стон.

Через несколько дней косматый площадной подьячий сновал по калужскому острогу и пьяно вопил:

– Ивашкой нарекли младенца!.. Иваном!!! Царь пресвет-лый народился!.. На страх боярам явлен новый Иван Грозный!..

Глава девятая

Год 1611. Зима- ранняя весна

(Зарайск. Москва)

1

Хоть и присягнул сторожевой Зарайск Владиславу, однако с Москвой перестал сноситься и держался наособицу. Ближе Москвы была Рязань, а там затевал новую крамолу неугомонный Прокофий Ляпунов.

Присыпанные снегом, неколебимыми богатырями стояли семь суровых, словно бы насупленных, башен зарайского кремля, сложенных до половины из белого, грубо отесанного камня с кирпичной кладкой поверху. Никаких украшений, никаких затейливых венцов – все для боя, для обороны и отпора. Глубокий ров окружал крепость, синея свежими наметами. С белесого неба цедился окрест тускловатый зыбкий свет.

Оглядев пустынные дали и реденькие извилистые нити тропок на застылом русле Осетра, князь Пожарский вышел из-под деревянного шатра наугольной Караульной башни и неспешно двинулся по стене.

На широких галереях копошились пушкари, поднимая на блоках заряды и укладывая их у своих затинных пищалей. Вверх и вниз по лестницам, приставленным к переходам, деловито снов.али ратники. Их передвижения убеждали Пожарского, что дело спорится на всех трех ярусах боя: верхнем, среднем и подошвенном.

Но озабоченность не сходила с его впалого лица. Ратников было мало, и при длительной осаде могло приключиться всякое. Князь спустился со стены, задумчиво встал у отводной Никольской башни с глубоким въездом. Она считалась самой мощной из семи: крепость в крепости. Бойницы на ней были устроены с обеих сторон прямоугольного тулова. Даже если бы враг ворвался в кремль, ему бы особо привелось, осаждать эту башню, которая могла вести огонь внутри острога. Наметанным взглядом Пожарский обвел темные отверстия бойниц, плотнее запахнулся в накинутую на доспехи шубу.

Неотступно следующий за князем Фотинка спросил с тревогой:

– Али что не ладно, Дмитрий Михайлович?

– Все ладно А уж коли беда случится, попаду в полон, – с нежданной бодрой веселостью пошутил князь, – будешь тогда моим Апоницей.

– Кто ж таков? – смутился Фотинка.