Календарная книга

Наталья Александровна отвернулась, а когда снова посмотрела на это место — не было там ничего. Ни петлички, ни складки, ни обрывка плаща — исчез куда-то Гроссмейстер Шаров, будто не было его вовсе.

А вот шары разбежались — один исчез в оконном проёме, другой прыгнул в унитаз, а остальные двинулись вниз по лестнице. Круглые души, рикошетируя от стен, звеня и подпрыгивая, уходили навстречу свободе.

Наталья Александровна с умилением поглядела на шары, и ей было понятно, что шары, крутясь-оборачиваясь, с благодарностью смотрят на неё. Она проводила их глазами, понимая, что не расскажет про всё это никому.

Спустя несколько дней Петерсен и Макаров снова приснились Наталье Александровне. Макаров в этом сне ещё больше потолстел и расплылся, стал совершенно шарообразен, а Петерсен облысел, и его стала голова кругла, как бильярдный шар. При этом Наталья Александровна знала, что они счастливы там, в своём потустороннем мире, отделённым от её мира зелёным сукном.

Во сне они стояли, взявшись за руки, и обещали хранить Наталью Ивановну от бед, чего бы с ней ни произошло в жизни. Наконец настала пора прощаться, и они взмахнули киями, которые держали в свободных руках, и всё пропало.

Наталья Александровна перевернулась на другой бок и обняла спящего рядом молодого прокурора.

«Прокурор» было красивое слово, но Наталья Александровна про себя называла его «прокуратор». «Прокуратор» было слово ещё более красивое, тем более, что летняя жара не отпускала и каждый вечер падала на город чёрным плащом.

Прокуратор лежал на спине и дышал ровно-ровно.

«Очень хорошо, — подумала Наталья Александровна, прежде чем снова заснуть, — что он совсем не храпит».

2022

Год без электричества (День работника прокуратуры. 12 января )

Судья наклонился к бумагам, раздвинул их в руках веером, как карты.

Ожидание было вязким, болотистым, серым — Назонов почувствовал этот цвет и эту вязкость. Ужаса не было — он знал, что этим кончится, и главное, чтобы кончилось скорее.

Сейчас всё и кончится.

Прокурор встал и забормотал, перечисляя назоновские проступки перед Городом.

Назонов наблюдал за ртом прокурора, будто за самостоятельным существом, живущим без человека, чеширским способом шевелящимся в пространстве.

Дальше всё пошло быстро — неискренний стон казённого адвоката, Назонова даже не спросили ни о чём.

— Именем Города и во исполнение Закона об электричестве…

Пауза.

— Год без электричества…

Судья допустил в приговоре разговорную формулировку, но никто не обратил на это внимания.

Всё оказалось гораздо хуже, чем ожидал Назонов. Ему обещали два месяца максимум. А год — это хуже всего, это высшая мера.

Те, кто получал полгода, часто вешались. Особенно, если они получали срок осенью — полученные весной полгода можно было перетерпеть, прожить изгоем в углах и дырах огромного Третьего Рима, но зимой это было почти невозможно. Осужденного гнали вон сами горожане — оттого что всюду, где он ни появлялся, гасло электричество. Осуждённый не мог пользоваться общественным электричеством — ни бесплатным, ни купленным, ни транспортом, ни теплом, ни связью. И покинуть место жительства было тоже невозможно — страна разделена на зоны согласно тому же Закону в той его части, что говорила о регистрации энергопотребителей.

На следующий день после приговора осуждённый превращался в городскую крысу, только живучесть его была куда меньше. Крысы могли спрятаться от холода под землёй, в коллекторах и тоннелях, а человека гнали оттуда миллионы крохотных датчиков, его обкладывали, как глупого пушного зверя.

«С полуночи я практически перестану существовать, — подумал Назонов тоскливо, — отчего же меня сдали, отчего? Всем было заплачено, всё было оговорено…».

Адвокат пошёл мимо него, но вдруг остановился и развёл руками.

— Прости. На тебя повесили ещё и авторское право.

Авторское право — это было совсем плохо, лучше было зарезать ребёнка.

Лет тридцать назад человечество радовали и пугали микробиологическими интеллектуальными системами. Слово это с тех пор и осталось пустым и невнятным, с сотней толкований. Столько надежд и столько ресурсов было связано с ними, а вышло всё как всегда — точь-в-точь как любое открытие, их сперва использовали для порнографии, а потом для войны. Или сначала для войны, а потом для порнографии.

Назонов отвечал именно за порнографию, то есть не порнографию, конечно, а за увеличение полового члена. Умная виагра, биологические боты, работающие на молекулярном уровне, качающие кровь в пещеристые тела — они могли поднять нефритовый стержень даже у покойника. Легальная операция, правда, в десять раз дороже, а Назонов тут как тут, словно крыса, паразитирующая на неповоротливом Городском хозяйстве.

Но теперь оказалось, что машинный код маленьких насосов был защищён авторским правом. Обычно на это закрывали глаза, но теперь всё изменилось. Что-то провернулось в сложном государственном механизме, и недавно механизм вспомнил о патентах на машинные коды.