Календарная книга

Наппельбаум, не оставляя своих практик, старался отслеживать судьбы вышедших в мир, и в этом случае нельзя было сказать, что они сложились удачно. Он предпочитал наводить справки через третьих лиц, и только безумного поэта, что бросил писать стихи, однажды увидел воочию.

Наппельбаум в очередной раз заехал к своему однокурснику, что жил среди арбатских переулков. После весьма остроумного разговора с хозяином об обезьяньих семенниках и опытах над собаками Наппельбаум вышел и закурил в ожидании служебной машины.

В этот момент он увидел своего бывшего пациента. Тот брел с пустыми и незрячими глазами посередине пустого переулка. Фигура эта была страшна, и Наппельбаум резонно предположил, что они скоро встретятся в прекрасном здании над Москвой-рекой, у соснового бора.

Неприятным было то, что в городе, среди слухов о пришествии Антихриста, всё же по-прежнему много говорили о банде преступных гипнотизеров, что одаривали людей ложной памятью, а также принуждали видеть несуществующие предметы. Эти слухи затухали как выгоревшая трава в степи, но не исчезли ещё совсем. Для Наппельбаума это был ненужный интерес к эксперименту. Более того — к незакончившемуся эксперименту.

А ведь, другая версия — с ловлей чертей, этой старинной русской забавой, всегда прекращает ненужные споры о реальности и уничтожает достоверность любых показаний, — устраивала его куда больше.

Странная тоска не оставляла Наппельбаума — всё прошло, как он хотел, и всё же он не был счастлив. Он чувствовал себя как когда-то в гимназии: удачный розыгрыш всегда раскрытый розыгрыш.

Эти три дня, когда он, запершись, сидел в кабинете, обхватив голову руками, опустошили его.

Но прочь, прочь сожаления — пусть начальство экспериментирует с неживыми объектами, пусть тешится. Двигать людей оказалось куда забавнее, чем спички.

В следующий раз у него всё выйдет интереснее.

2022

Молебен об урожае (День работника сельского хозяйства. Второе воскресенье октября )

В деревне бог живёт не по углам.

Иосиф Бродский

Сурганов сошёл с поезда и принялся искать подводу. Подводу, а что ж ещё, сорок второй год, а транспорта нет.

Подводы не было, и пришлось идти к начальству.

Начальник станции сидел в обшарпанной комнате под двумя тёмными прямоугольниками на стене. Старые портреты сняли, а что вешать при новой власти — никто не сказал. Левый, очевидно, был портрет Ленина, а правый — Сталина.

Таков был раньше иконостас. Впрочем, иконы запретили давным-давно, а теперь запрет был подтверждён новой властью.

Сурганов очень хорошо помнил, как у них в гарнизоне снимали такие же портреты. А большую статую вождя утопили в море. Белый Сталин смотрел из глубины на швартующиеся корабли Краснознамённого Тихоокеанского флота, пока этот флот существовал.

Теперь Советская власть кончилась, страной правил Общественный совет, вот уже пятый год издавая причудливые указы.

Сурганова демобилизовали с флота на особых условиях. Он догадывался, что так Общественный совет покупает своё спокойствие — там панически боялись военного переворота.

Военный переворот дочиста бы выкосил ту часть старой элиты, что сохранила власть. А она, эта элита, помнила, как всего несколько лет назад сама чистила армию. Она помнила расстрельные списки и всех этих способных да сноровистых, что пошли по первой категории удобрять советскую землю.

Но ещё все понимали, что военный переворот — это война, и война не с внешним и понятным врагом, к примеру, с японцами, к которым приклеилось слово «милитаристы», или с немцами, к которым прилипло итальянское «фашисты».

Теперь все были заедино, и в деревнях половина кастрюль была с клеймом «Рейнметалл». Японцы бурили нефть на Сахалине, но все рабочие были русскими.

Мир стал однородным, потому что война была бессмысленной. Разве на Кавказе, где огнём и мечом горцев приводили к новой вере.

Но по-настоящему воевать можно было только с пришедшими на землю богами нового времени, просочившимися изо всех щелей существами. Но воевать с ними было невозможно.

Их мало кто видел, поэтому слухи о новой сущности мира были особенно причудливы.

Пока Сурганов ехал в поезде, он наслушался всякого — и про то, что гигантский осьминог сидит в Москве-реке под Кремлёвской стеной, и про то, что раз в году, на Иванов день, по земле скачут на четырёх конях египтяне, мстя христианам за казни египетские. Один египтянин с головой птицы, другой с головой жабы, третий — вовсе без головы, а у четвёртого, хоть она и есть, но глядеть ему в лицо нельзя — сразу упадёшь замертво.

И вот Сурганов ехал через всю страну, курил в окошко, а потом смотрел через дырочку в морозных узорах на пустое пространство у железной дороги. В стране вроде бы ничего не изменилось, но он понимал, что старый порядок сломался. Это было больше, чем завоевание — народу возвратили право на суеверие. Была отменена не только Советская власть, но и Церковь.

Всё вернулось не на сорок лет назад, а на тысячу. Не к царю, а к Перуну.