Календарная книга

Яков Михайлович время от времени представлял грядущую катастрофу, да какую там катастрофу, ничего не случится, — моторы просто не сдвинут этого монстра с места.

Можно было позвонить наверх, честно признаться, и он даже снова начал объяснять проблему полковнику. Тот посмотрел сквозь него и уехал, так ничего и не ответив.

Яков Михайлович подождал ещё пару дней, думая, не позвонить ли ему на самый верх.

Но телефон, похожий на государственный алтарь с гербом, ожил сам.

Яков Михайлович сразу же узнал этот голос.

— Не знаете что делать? — сказал невидимый собеседник. — Когда не знаете, нужно только выполнять указание. Просто постарайтесь.

И на другом конце провода повесили трубку.

Яков Михайлович не испугался.

Ему, правда, захотелось просто убежать. Бежать неважно куда, не разбирая дороги, как заяц, которого гонят охотничьи собаки. Так было с ним сразу после революции, когда его товарищ собрался бежать от большевиков на том самолёте, который они сами сделали в экспериментальных мастерских. Яша (тогда он был ещё Яша, не только для родителей, но и для друзей) указал на недостаточную дальность машины. Разум подсказывал ему — «Беги!», однако он остался.

Самолёт с однокурсником сгинул где-то в небе над Балтикой, по крайне мере, никто о нём ничего не слышал.

Сейчас он подумал, а что если его товарищ по Политехническому институту остался жив, и теперь разыграл его, присылая фантастические чертежи? Но он отогнал эту мысль.

Второй раз он думал бежать незадолго до того, как случилась несправедливость, и тоже остался на месте, прижав уши. И вот он, третий раз.

Яков Михайлович не боялся смерти, он немного боялся жизни, но знал, что этот страх можно перетерпеть.

Да и куда тут побежишь, куда?

Успех — всегда вопрос веры, и не только на пути к нему. Если ты веришь, что это успех, то он и есть — вне зависимости от того, что говорят тебе сверху и снизу. Родина приучила Якова Михайловича к тому, что её материализм всегда оказывался показным — только поскреби краску на крыле под звёздами, обнаружится слой веры.

Перед ним снова был изгиб реки, а хор из колокольчика на стене сообщал, что никому не нужен ни турецкий берег, ни Африка.

Подчинённые продолжали работать как ни в чём не бывало.

Яков Михайлович стал ночью посещать самолёт, покоившийся, словно тело в гигантском Мавзолее. Он смотрел на своё творение и думал о нематериальной вере. Заокеанский опыт отступил на второй план, тут была другая страна, где сказка часто становилась непредсказуемой былью, и этим уже не мог управлять ни вождь, ни люди в странной форме. Машина была огромна и красива, а Яков Михайлович знал, что только красивые самолёты поднимаются в воздух. Конструктор говорил со своим детищем, которое, как и положено в империи, родилось из описки, а в ответ внутри гигантского корпуса что-то шипело и потрескивало.

Яков Михайлович хотел договориться — потому что в империи протоколов и номенклатур честное слово значило всё или ничего. А он знал, что когда величина так скачет, то значение её чрезвычайно. Много что и так уже летало на честном слове.

На машину поставили новые двигатели, и стали готовить к полёту.

Он откладывался несколько раз по причинам техническим, а, наконец, когда технические причины были устранены, по причинам метеорологическим. Февраль лёг туманами на испытательный аэродром, и распогодилось только к концу месяца.

Наконец, три тягача вывели изделие на взлётно-посадочную полосу. Подготовка завершилась.

И тут огромный репродуктор на вышке захрипел, закашлялся и заговорил мрачным голосом. Так говорят только о смерти, и все вжали головы в плечи — и лётчики у трапа, и технический состав.

Яков Михайлович почувствовал, что его теребят за рукав пальто.

— Надо, наверное, отменить, — сказало что-то безликое, наклоняясь к его уху.

— Почему отменить? Не надо отменять, надо делать, как положено, — ответил Яков Михайлович, не поворачивая головы. — Я полечу с ними.

И мелкими шагами пошёл к трапу, перед которым уже переминались испытатели.

Завыли моторы — сперва вокруг тех, что ровным рядом расположились на крыльях, возникли радужные круги. Потом начали свистеть и вышли на режим реактивные двигатели на концах плоскостей.

Самолёт медленно разбежался, оторвался от полосы в последний момент и начал карабкаться вверх, закрывая собой небо.

2022

Пальто (День кино. 27 августа)

Кинематограф. Три скамейки.

Сентиментальная горячка. Осип Мандельштам. «Кинематограф»

…Кино в Рязани,

Тапер с жестокою душой,

И на заштопанном экране

Страданья женщины чужой… Константин Симонов. «Тринадцать лет. Кино в Рязани…»

Никандров был человек рабочий, и имя ему было — Василий.

Он стоял в подштанниках и смотрел в окно на весенний мокрый город.

Было холодно, сон не шёл, и Никандров мял в пальцах папиросу.