Калямбра

Подорвать крышку люка воздухом. Готовится люк (отдаивается и держится он только внешним давлением, на защелке), потом растягивается тубус (это резиновая рубашка на люке), чтоб воздушная подушка была побольше, потом люди в СГП становятся вокруг люка, потом дается воздух в отсек. За минуту надо повысить давление до 7,5–7,8 атм (над люком по манометрам 74 метра). Крышку люка должно сорвать (на нее усилие получается более 3-х тонн). Вода войдет в люк и отсек и остановится на уровне нижнего края тубуса. Ныряй под него и выходи. Все выходят за одну минуту. При таком выходе кессонная болезнь не наступает.

Реально это? Реально. Риск, конечно, но это лучше, чем ждать спасения от государства. П. и компания даже эпроновские выгородки не задействовали. Да они и не знают, что это такое.

Какая там, к черту, спасательная операция? Уморили людей. И стуки они слышали от ребят, и все прекрасно понимали.

Слов нет.

Надо говорить или о великой подлости, или о великой безграмотности.

А может, и о том, и о другом.

* * *

Когда подъезжаешь к Москве по железной нашей дороге, то там все овраги и овраги, а потом все заборы, заборы, гаражи.

На одном заборе видна надпись, конечно же, красным «За Родину!», а под той надписью, видимо, какой-то беспризорный самосвал вывалил мусор – груда банок, пластика, бумажек, всякой дряни – и именно в этот момент грянул гимн.

Гимн Москвы.

Его всегда играют, когда поезд подползает к столице.

И вот сочетание «Родины», мусора и гимна натолкнуло меня на мысль, что такие надписи пишут потому, что не хотят изменений.

Ведь понятие «Родина» предполагает то, что ты вернешься через много-много лет на то памятное для тебя место, а там – вот она березка, как выросла сама, так и растет, и скамейка та же самая, и обшарпанный угол стены, и подъезд твоего дома, и перила без пролетов.

* * *

Цветы – это важно.

Встречал я как-то приятеля у метро.

Я должен был его к себе в гости привезти.

Прошли мы с ним пять метров, и он говорит:

– Стой! Надо цветы купить твоей жене!

Приятель в форме капитана первого ранга, и в цветочном ларьке он произвел, конечно, впечатление на продавщицу.

– Вам хризантемы упаковать? – спрашивает она.

– Так донесем! – важно говорит он ей, долго и придирчиво осматривая каждую веточку.

А потом добавляет:

– Мы ж их сперва даме преподнесем, а потом, глядишь, и в салат накрошим! Все ведь зависит от того, чем мы будем сейчас встречу запивать! Мало ли! Надо бы еще как-то все это украсить. А аспарагусы у вас, девушка, свежие? – и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Вот, помню, сидели мы однажды с одним орлом на его же кухне. Десять лет не виделись, встретились, и все вспоминаем, вспоминаем. И так хорошо вспоминали, что не заметили, как все традесканцию на подоконнике у него объели. Во как! Спохватились только, когда алое начали жрать! А был у нас Мишка-артеллерист, так он однажды на спор два часа коланхое уминал. Хорошо, хоть водка была!..

Я приятеля из того ларька еле утащил.

Он бы еще ни то девушке рассказал.

Она смотрела на него, распахнув глаза.

Очень он ее впечатлил.

* * *

Они отменили бесплатные письма солдатам. Те самые, которые солдаты посылают домой.

В каждой части были такие конверты. Раньше в них можно было положить письмо и, надписав адрес, вручить ротному почтальону. Тот относил письма на почту, и там их принимали. Бесплатно.

Теперь государство не собирается за них платить.

Знаете, во время Великой Отечественной тоже были солдатские письма.

Треугольники. Люди попадали в страшную мясорубку почти ежедневно, и если они из нее выбирались, то они писали домой матерям и любимым. Они писали все что угодно, пусть даже полную чушь, но что бы они ни писали, это всегда означало только одно: «Я здоров. Все хорошо!»

С фронта шли миллионы писем. Их ждали. Их боялись и их очень ждали все эти дни войны.

Бесплатные солдатские письма были в России всегда. Воевала Россия или не воевала, они существовали, и какую бы ерунду в них не помещали, скажем, в русско-японскую, родные и близкие, читая их, понимали только одно: слава Богу, живой.

Теперь солдату платят целых 250 рублей.

На них можно купить несколько пачек сигарет или несколько раз проехать в метро, если, конечно, в том месте, где служит солдат, имеется метро.

А можно купить на эти деньги сладкое – конфеты или булочки, пирожные, пряники, сгущенное молоко.

В армии солдатам не хватает сладкого. В солдатском ларьке за дешевыми конфетами всегда выстраивается очередь.

Теперь это надо будет делить с письмами.

Конечно, пишут домой меньше, чем раньше. Появились телефоны, можно позвонить. Но телефонные разговоры не оставишь на память, не сложишь в заветную коробочку, не перечитаешь, а матерям хочется перечитывать.

Любят они это дело.

Они садятся за стол, неторопливо раскладывают письма и читают, читают, улыбаются, разговаривают с ними. Потом в дело идут фотографии – их тоже раскладывают и рассматривают.

Но начинается все с писем.

Моя мать до сих пор их хранит.

* * *