Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

Семь бед — один ответ. Джонни был всего лишь кочегаром, а кочегару такое же дело до неприятеля, как и до русалок. Ни тех, ни других он и в глаза не видит. И волнует кочегара во время войны только одно: когда начинается бой, кочегарку — так официально называется эта раскаленная железная тюрьма — запирают снаружи. Джонни это не давало покоя. Кошмарные истории слышал он от старых матросов о том, как тонули большие корабли и все кочегары гибли: их запирали, чтобы они до последнего мгновения поддерживали огонь в топках. Джонни страшился даже подумать об этом и с нетерпением ждал, когда его сменят на ночь, чтобы подняться на среднюю палубу, где кочегары вместе с остальными заваливаются вповалку, как куры в клетке; дух там стоит густой и тяжелый, зато можно наконец отвести душу. На средней палубе лобызались подвыпившие «свояки» — хоть спиртное и было под запретом. А старший кочегар Том разглагольствовал с подозрительной веселостью:

— Не тужи, братишка! На войне день за два идет. Так что нам же лучше: скорее лопаты бросим.

Ибо, да будет вам известно, для кочегара вершина земного счастья — бросить лопату.

— А если кто воды нахлебается под завязку? — спросил тогда Джонни, потому что кошки скребли у него на душе и, надо думать, не чистые родники отчего края имел он в виду, а соленую морскую воду, которую может глотать только утопающий.

«Свояки», смеясь, отвечали:

— Утопленник — он тоже бросает лопату.

Джонни схватился за висевший на шее медальон тети Бетти; на время все притихли, дымя трубками.

— Топить-то все равно надо, — раздался голос, и это был голос Тома.

— Топить надо, это точно, — присоединились к нему и остальные.

— И не дай бог, ежели кто заартачится. Прибью на месте. Коли не прибьешь, так и другим придет в голову бросить лопаты. Ясное дело.

— Точно.

— Когда корабль тонет, надо поддерживать огонь, покуда остальные не пересядут в спасательные шлюпки. Пока хоть один человек остается на борту, надо топить котлы.

— Ясное дело, — кивнул Джонни и срывающимся голосом спросил: — Поэтому кочегаров и запирают?

— Конечно. Ведь ежели не запереть, так каждый захочет удрать, никого не останется. А уж коли ты знаешь, что тебя заперли, волей-неволей придется шуровать лопатой… другого-то выхода нет. Что еще делать? Ежели топишь котлы, корабль, глядишь, куда и выберется, а нет — так и потонешь прямо на месте… Что лучше, братишка, ну, что лучше? Ясное дело… Вот когда бросаешь и бросаешь уголек, как полоумный, ведь верно? — расхохотался Том.

— Верно, верно, как полоумный!

Джонни снова потрогал медальон, на котором была нарисована русалка. А медальон этот, да будет вам известно, действительно обладал волшебной силой, чувствовали ее и русалки в море; однако они плавали далеко, в прохладных и чистых водах, а когда приближались к кораблю и, выпрыгивая из воды, пытались уцепиться за палубу, их обдавало таким нечистым запахом пота и густым перегаром, что они, теряя сознание, испуганно падали обратно в волны. А Джонни и его товарищи слышали только глухие удары и всплески и думали, что это ударяются о борт корабля чайки.

На следующий день Джонни снова настоящим трубочистом стоял у топки, и покрытый копотью медальон болтался у него на волосатой груди. Это был не тот чистенький румяный трубочист, каких рисуют на новогодних открытках. Пот, смешанный с копотью, черными ручьями стекал у него из-под мышек: неблагодарная топка в награду за корм обдавала его адским гулом и жаром. На закопченных ладонях набухли белые мозоли — следы от черенка лопаты. Сажа забивалась под ногти, в глаза, в ноздри; он дышал сажей посреди моря. Даже уши заложило от сажи и от грохота машин.

Все тяжелее была работа, все реже — смены. И разговаривать у них уже не было сил — после смены они валились как подкошенные. Не затевались больше вечерние тары-бары на средней палубе. Да и выспаться-то никто не успевал, на сон почти не оставалось времени; один из их товарищей заболел и умер, старшие по званию были неумолимо требовательны, и все знали, что неприятель уже близко.

Топить, днем и ночью нужно было топить котлы. И Джонни постепенно перестал ощущать что-либо, кроме горячего дыхания топки на груди, черенка лопаты, стиснутого до боли в ладонях, ручейков пота на коже, копоти и слепящего света в глазах, острых и твердых кусков угля под ногами, колкой угольной пыли между пальцами ног. И минуты шли одна за одной, нескончаемо, однообразно, безжалостно; и у каждой был свой звук, каждая изматывала душу на свой лад. Медленно и натужно свершали они свое непрерывное круговое движение, как стрелки по циферблату.

Первая минута. Джонни погружал лопату в бункер с углем; куски угля опасливо и жестко шуршали вокруг лопаты, энергично и резко вонзавшейся между ними.

Вторая минута. Джонни обеими руками брался за длинный черенок: до чего же тяжелой становилась сразу лопата! Это была долгая минута: напрягшиеся руки медленно поднимали уголь к красной пасти топки. Угольные крошки со стуком сыпались на качающийся железный пол.